Обычно Ян через какое-то время напоминает ему: пора, мол, к исповеди, хватит, покуролесил.
Ян имеет на него гораздо большее влияние, чем я, и вообще чем кто бы то ни было. Он изучил его слабости и, пользуясь ими, держит его в руках; случается, они повздорят, иной раз Оскар влепит ему оплеуху, но в конечном счете он всегда поставит на своем. Если мне что-нибудь нужно от Оскара, я должна обращаться за помощью к Яну, а он меня не очень жалует: боится, как бы я не оттеснила его. Я подозреваю, он даже чернит, порочит меня в глазах Оскара.
Где ты, мое счастье, свобода? Жизнь опостылела мне. Даже к дневнику и то пропал интерес. Но мне некого винить в своем несчастье,— я сама во всем виновата.
Сегодня известила маму письмом, что скоро приеду в Сулимов. В Гербуртове я не задержусь надолго,— мне надо прийти в себя, отдохнуть, хотя бы на время избавиться от моего мучителя; не видеть его физиономии, не слышать голоса...
25 ноября
Мы прибыли в Гербуртов. Тайный советник уже поджидал нас. Оскар вылез из экипажа, поздоровался с ним и сразу же исчез куда-то со своим Яном,— странно, что могло его, всегда апатичного, так заинтересовать.
Я осталась с глазу на глаз с его превосходительством, он внимательно смотрел на мое печальное, хмурое лицо. За минувший год из беспечной девочки я превратилась в измученную, умудренную опытом женщину. Должно быть, он догадался, как глубоко я несчастна. А я и не собиралась ничего скрывать от него.
— Вижу, путешествие не пошло вам на пользу, дорогая племянница,— сказал он, вызывая меня на разговор.
— Не только путешествие, но и замужество...— без обиняков сказала я.— Теперь сетовать бесполезно, но участь моя достойна сожаления. Вы знаете Оскара, и ничего для вас нового я не скажу.
Советник был явно смущен моими словами.
— Именно, зная его, я полагал, вы будете держать его в повиновении, руководить им и распоряжаться, как подобает хозяйке дома.
Люди каких только племен и наречий не бывают у отца! Однажды он познакомил меня с австрийским графом, венгерским бароном, французским маркизом и итальянским князем, так что я могла сравнить их с нашими молодыми людьми. Австриец подвизается на дипломатическом поприще, побывал во многих странах, имеет обо всем свои суждения, правда, насколько они оригинальны, судить не берусь. Венгр — пламенный патриот, он интересуется политикой; француз помешан на литературе; итальянец увлекается искусством. У наших же панычей интересы чрезвычайно убогие и дальше конюшни не простираются. Когда разговор заходит о предметах отвлеченных, они тотчас умолкают. Юзя упрекает меня в предвзятости, говоря, что среди них есть даже драматурги. Любопытно... Судя по их речам, трудно этому поверить.
Юлька, моя горничная, уверяет, будто за последнее время во Львове я поуспокоилась и похорошела,— кожа побелела, глаза блестят, как прежде, словом, ко мне вернулась молодость. Но меня это нисколько не радует!
На улице я увидела Антосю и убедилась, что она избегает встречи со мной. Было чудесное утро, и я отправилась в костел пешком в сопровождении слуги, который нес за мной молитвенник и подушечку для коленопреклонения. У входа в костел лицом к лицу столкнулись мы с Апто-сей,— она покраснела и хотела пройти мимо.
Однако при виде протянутой руки и улыбки на моем лице она шагнула ко мне. Одета она по последней моде, но безвкусно. Я стала выговаривать ей, что нехорошо забывать старых друзей, особенно в беде.
— Меня это мучило, но иначе я не могла поступить,— сказала она.— Ты принадлежишь к одному слою общества, я — к другому, и нас разделяет пропасть. Отпрыски старинных аристократических семей, вы занимали господствующее положение в стране, а в будущем, накопив капиталы, возможно, ваше место займем мы. Принимая нас, вы думаете, что оказываете нам благодеяние, мы же чувствуем себя среди вас приниженно и неловко. Я по-прежнему люблю тебя, но мыслимое ли дело, чтобы в твоей гостиной среди графинь вдруг затесалась аптекарша? Тебе же, как и Юзе, будет казаться, что у меня пахнет мускусом. По старой дружбе я как-нибудь утром навещу тебя, и ты, если соскучишься, заходи ко мне,— выпьем кофейку, поболтаем, но бывать на твоих четвергах... нет, это невозможно... Мой муж, бедняга, чувствовал бы себя среди вас белой вороной.— Она невесело засмеялась,
Я из вежливости возразила ей, хотя понимала, что она права. Вот уж никак не ожидала от Антоси таких разумных, трезвых суждений. Внешне она тоже изменилась: располнела, расцвела, как роза,— красивая, но, пожалуй, слишком пышная. Глаза искрятся весельем. Я спросила: счастлива ли она?
— Да, насколько это вообще возможно,—сказала она.— Муж у меня хороший — добрый, работящий, не вертопрах какой-нибудь, и детей, и меня любит. На прожиток нам хватает, еще и остается. Чего же больше желать? Разве просить у бога, чтобы и впредь так же было.
Мы обнялись и уговорились встречаться. Смешно сказать, но, когда я наклонилась ее поцеловать, от ее роскошной куньей шубы пахнуло мускусом...
21 октября
Никогда еще мне не доводилось видеть отца в таком приподнято-веселом расположении духа, он прямо-таки блаженствует. И не скрывает, что благодаря мне его положение в обществе упрочилось
— А стоит тебе только захотеть, мы заживем еще лучше,— сказал он сегодня.— С твоей красотой, манерами, чувством такта многого можно достичь в жизни.
— К чему мне это? — спросила я.— Замуж выйти я не могу, даже если б захотела.
— Во-первых, это еще надо проверить,— перебил он меня,— но даже если и так, почему ты должна отказывать себе в удовольствии блистать в свете, покорять сердца,— ведь ты с твоей красотой всех затмишь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36