Мама, наверно, догадалась, в каком я состоянии, и пришла ко мне.
— Дорогая Серафина,— сказала она,— я надеялась, ты выкажешь больше благоразумия и присутствия духа, когда дело коснется твоего будущего, но надежды мои не оправдались. Конечно, со временем это пройдет, но зачем себя терзать понапрасну? Надо превозмочь себя и гнать прочь мрачные мысли! Мне кажется,—прибавила она,— на тебя плохо подействовала безобразная inqualifiablel выходка твоего дядюшки. Но что с него взять? Он всегда был чудаком. Одному богу известно, сколько я от него натерпелась в жизни...
Долго говорила она в таком духе, потом взяла меня за руку и чуть не насильно увлекла в гостиную.
— Пойдем, пойдем! — сказала она.— Там барон приехал с агрономом. Тебя немного развлечет беседа с паном Опалинским.
Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я последовала ее совету. И долго сидела в гостиной молча, злясь сама на себя. Опалинский, словно сжалившись, подсел ко мне и завел разговор о совершенно посторонних вещах, но незаметно придал ему какое-то странное направление. Заговорил о людях, как он выразился, эксцентричных и о влиянии на них окружения. Он упомянул об этом к слову и как бы между прочим, но мне почему-то сдается, он имел в виду Оскара, которого из деликатности назвал не идиотом, а эксцентричным, и меня, чье влияние...
Я поняла: движимый самыми хорошими побуждениями, он хотел утешить меня, и была ему за это признательна. Но его слова ввергли меня в еще большее отчаяние, и, когда мы вышли на веранду, где нас никто не слышал, я не сдержавшись, сказала:
— Если я вас верно поняла, вы сочувствуете мне и хотите утешить, не так ли?
Он смешался.
— Благодарю вас, но у меня на этот счет нет никаких иллюзий. Я буду с вами откровенна. Почему? Сама не знаю. То ли у меня сегодня настроение такое, то ли вы вызываете доверие. Так вот, видели вы моего будущего мужа? Он — миллионер, и этим все сказано. И миллионы его служат мне оправданием. С младенческих лет мне внушали: счастья без богатства не бывает. Для меня это стало аксиомой. Поэтому я сознательно сделала такой выбор. Забавно, не правда ли? Впрочем, что же тут удивительного? Дворцы, бриллианты, богатство — вот к чему я стремилась в жизни. Иных целей я не знаю. Что вы на это скажете?
Он смущенно молчал, словно собираясь с мыслями.
— Тем более мне вас жаль,— сказал он,— потому что редкая женщина, поступая, как вы, найдет в себе мужест-
1 сверх всякой меры (фр.).
во в этом признаться. Я вам очень сочувствую,—- прибавил он с поклоном.
— Благодарю за сочувствие,— отвечала я.— Но теперь мне не остается ничего другого, как бросить вызов судьбе. Отступать уже поздно.
— Не надо только отчаиваться,— спокойно сказал он.— На ваше откровенное признание, за которое я вам очень признателен, отвечу вам тем же. С неполноценным, ущербным человеком многого можно добиться терпением, упорством и умелым обхождением. Воспитанием пана Оскара, как видно, никто не занимался, к тому же и природа его обделила. Но, по-моему, вы сумеете оказать на него благотворное влияние.
— Каким образом?
— Наберитесь терпения, не жалейте сил и верьте в успех. Пан Оскар к вам очень привязан, вот и используйте его любовь, как орудие...
Я печально опустила голову и подумала: его уже выправляли костоправы, а теперь мне предстоит заняться тем же.
— Вы сегодня очень расстроены,— продолжал он.— А в вашем положении необходимы спокойствие и присутствие духа. Чтобы такой человек, как пан Оскар, был послушен вашей воле, надо научиться владеть собой.
Он с чувством пожал мне руку.
— Не смейтесь над тем, что я так разоткровенничалась. Я чувствую себя очень несчастной и нуждаюсь в поддержке. У меня голова идет кругом.
— Поверьте мне,— проникновенно сказал он,— я бесконечно благодарен вам за доверие и, чтобы облегчить вашу участь, помочь вам, сделал бы все от меня зависящее, все, что в силах человеческих...
— Ловлю вас на слове,— осмелев, сказала я.— Уходите от барона и возьмите на себя управление нашим имением, я прошу вас об этом, потому что испытываю к вам доверие и расположение. Пан Оскар, конечно же, ничего не смыслит в хозяйстве, и я без труда уговорю его...
Он вдруг смертельно побледнел.
— Ах, пани, не требуйте от меня этого...
— Уж не боитесь ли вы влюбиться в меня? — Я рассмеялась.
— Это было бы подлинным несчастьем,— помолчав, сказал он серьезно,— и могло бы обречь меня на бесчестье, гибельное для нас обоих. Надеюсь, я никогда не пал бы так низко, но людская молва...
— Что мне молва! — воскликнула я, пожав плечами.
На глаза мне навернулись слезы, я была в такой ажитации, словно лишилась рассудка.
—- Если мне понадобится ваша помощь, позвольте обратиться к вам за советом! — сказала я.— Мама любит меня всем сердцем, но она такая же беспомощная и слабая, как я. Мы с ней способны лишь плакать да отчаиваться. Барон еще беспомощней нас. Дядюшка разгневался, а больше у меня нет никого на свете. Мы с вами едва знакомы, можно сказать, чужие,— прибавила я,— но, поверьте, никто не вызывает во мне такого доверия, как вы.
Протянув ему руку, я убежала. И чтобы больше не встречаться с ним, закрылась у себя в комнате. Я понимаю, что вела себя неосмотрительно и дала ему повод подумать обо мне невесть что. Но ничего не могла с собой поделать. Серафина, Серафина, какая же ты несчастная!
(Дальше опять из тетрадки вырвано несколько страниц, а вшитые на их место исписаны словно другим — более твердым — почерком. Судя по последней записи, с тех пор прошел год. Теперь владелица дневника вписывала в него свои письма к матери. Одно из них и послужит как бы продолжением дневника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36