Самодисциплина поможет ей с изяществом, мужеством, и достоинством перейти рубеж старости, а, кроме того, к ней придет умение понимать, сочувствовать и сопереживать – a что как не это делает женщину привлекательной для окружающих!
Делая очередной глоток чая, я тянусь к туалетному столику и беру блокнот с отрывными листками-липучками и ручку. Из всех удовольствий, существующих в мире, самым роскошным я считаю чтение с утра в постели с кружкой свежезаваренного дымящегося чая. Повыше подоткнув под спину подушки, я задумываюсь.
Что значит быть красивой? Иногда я кажусь себе очень даже привлекательной, но могу ли я считать себя красивой? Или я принадлежу к тому числу женщин, которым следует «взглянуть в лицо неприятным правдивым фактам»?
Вообще-то этим вопросом лучше не задаваться в девять утра, валяясь неумытой, нечесаной, в измятой ночной рубашке в постели. (Выбросить на помойку этот пережиток прошлого я до сих пор не сподвиглась.) Гоню от себя эту мысль и решительно отрываю от блокнота новый листок-липучку. «Красота не является гарантией счастья, – уверенно пишу я. – Бороться надо за элегантность, изящество и стиль». Этот листок я приклеиваю рядом с первым на зеркало платяного шкафа. Мой муж, который одевается для радиоспектакля на Би-би-си, устало вздыхает.
– Я искренне надеюсь, что мы не превратимся в эдакую образцовую семейку, у которой по всем углам расклеены искрящиеся остроумием памятки на все случаи жизни, – ворчит он, доставая из шкафа подтяжки и поношенную оксфордскую рубашку, подаренную ему матерью два года назад. – Я не хочу, чтобы наш дом был похож на комнату в воскресной церковной школе.
– А что ты имеешь против воскресных церковных школ? – легко парирую я. – Между прочим, если закрыть дверцу гардероба, то этих бумажек не будет видно.
– И все равно, – продолжает настаивать он, засовывая ногу в штанину допотопных брюк, – я думаю, на этом стоит остановиться. Я не хочу, одеваясь по утрам, видеть перед носом лозунги вроде «Кому сейчас легко?», «Не так все запущенно» – или как там теперь принято выражаться.
– Ну что ж, буду держать их при себе, – говорю я, чтобы поскорее закончить разговор.
Мне вдруг приходит в голову, что раз его не будет весь день, то у меня есть возможность сходить в спортивный зал. Осененная новой идеей, лезу под кровать и выуживаю оттуда покрытую слоем пыли сумку, в которой до сих пор валяется мой скомканный костюм для тренировок.
Вот и отлично – уже, считай, полдела.
Но мой муж, похоже, еще не закончил. Он отрывает от зеркала только что приклеенную мною бумажку и внимательно изучает, что на ней написано: «Красота не является гарантией счастья. Бороться надо за элегантность, изящество и стиль».
– Что все это значит, Луи? Ты же не собираешься стать всеобщим посмешищем? Кстати, как у тебя дела с психотерапевтом?
Копаясь в памяти, пытаюсь сообразить, где у меня завалялись лосины и нормальные носки… Вдруг срываюсь с места и несусь к корзине с грязным бельем.
– Нет, я не собираюсь становиться всеобщим посмешищем, – уверяю я мужа, роясь в груде нестираного барахла. – А с психотерапевтом у меня все отлично. Просто я пытаюсь совершенствовать себя, вот и все. Хоть что-то для себя сделать. – Мои слова, судя по всему, не убедили его, поэтому я меняю тактику. – Я имела в виду, что мне хочется, чтобы ты гордился мной.
Выражение его лица смягчается.
– Но… Тыковка, я и так горжусь тобой. Ты замечательная девчонка. – Он целует меня в лоб и гладит по головке. – Ты очень хорошая девчонка и очень хорошая Тыковка.
– Ну спасибо, – с улыбкой отвечаю я. – Только не мог бы ты сделать такое чудовищное одолжение и перестать называть меня Тыковкой?
Вид у него такой, словно он только что получил пощечину.
– Не называть тебя Тыковкой?! А что в этом такого плохого?
– Нет, я понимаю, что ты употребляешь это слово в качестве ласкового прозвища, но оно так несимпатично звучит. Сразу представляется что-то толстое, круглое и тяжелое. Нельзя ли нам выбрать вместо него какое-нибудь другое прозвище? Что, если ты будешь называть меня, например, «сладкая моя» или «ангел мой» или… ну, я не знаю… А может, «красавица моя»?
Он хмурится.
– Ну хорошо, а как насчет такого – «прелесть моя»? По-моему, очень мило. А ты как считаешь?
– Я всегда называл тебя Тыковкой. Ты моя Тыковка, – решительно заявляет он.
– Нет, это понятно, но ведь никто же не запрещает нам изменить мое прозвище? Не так ли? – Я пытаюсь умиротворить его, обняв за шею, но он отстраняется и тянется к стулу, чтобы снять со спинки пиджак.
– Нельзя изменить прозвище ни с того ни с сего только потому, что вдруг приспичило. В конце концов, это твое прозвище, но называю тебя так я, а мне оно не нравится. С этой «моей прелестью» я буду как дешевый пират из дурацкой пантомимы.
– Ну хорошо. Я, собственно, не настаиваю, просто прошу, чтобы ты придумал мне какое-нибудь более привлекательное прозвище… Ну, не знаю… Если это непременно должно быть что-то съестное, пусть будет, например, Горошинка. Ведь горошинка по размерам куда меньше тыквы.
– Луиза, я не какая-нибудь сюсюкающая стареющая красотка. – Он вздыхает и, прикрыв глаза руками, пытается сосредоточиться, потом наконец изрекает: – Вот, придумал – Колбаска. Это мое последнее предложение.
– Колбаска!
– Луиза, я англичанин, и ты это знала, когда выходила за меня. Я не могу называть свою жену Горошинкой, или Ягодкой моей сахарной, или какими-то там общепринятыми обращениями из раздела десертов.
– Но Колбаской-то ты же почему-то можешь меня называть!
– Ну хорошо, не обязательно просто Колбаской, можно Колбасочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96