– Кол, ты сегодня какой-то рассеянный. У тебя все в порядке? – спрашиваю я.
Он грустно качает головой.
– Боюсь, с этим ничего не поделаешь.
– Ничего не поделаешь с чем? – напираю я.
Он смотрит на меня, и на его лице самое печальное и безрадостное выражение, какое я когда-либо видела.
– Эта история, Узи, стара как мир. Я влюбился.
Я смеюсь с облегчением.
– Так это же прекрасно! Ты должен быть на седьмом небе от счастья! Разве не так?
Он отодвигает тарелку с еще более подавленным видом.
– Это конечно. Только проблема в том, что он даже не знает о моем существовании. Для него я просто старый потасканный педик.
Мне почему-то сразу же представляется семнадцатилетний юнец в школьной форме.
– И сколько же ему лет?
– Двадцать три, – провозглашает Колин с энтузиазмом конферансье, раздающего призы.
– Так это же прекрасно, милый! Что здесь плохого? Ты меня прямо напугал. Я уж было подумала, что ты вдарил по школьникам.
Он снова качает головой.
– Ты не понимаешь, Луиза. Этот юноша – Адонис, абсолютное божество. Такие, как он, могут посмотреть в мою сторону дважды, только если я окажусь богатеньким сахарным папой. А теперь давай прикинем, какой из меня богатенький сахарный папа – три толстовки от «Армани», жалкая квартирка на Стритхем и проездной билет на автобус.
Я не могу поверить своим ушам.
– Кол, как тебе не стыдно! Как ты можешь так говорить! Ты не только незаслуженно очерняешь себя, но еще и несправедлив к нему! Неужели ты действительно так плохо думаешь и о нем, и о себе? А если он и вправду таков, как ты говоришь, тогда я не понимаю, зачем ты вообще гоняешься за ним!
– Я не гоняюсь, я тихо сохну от любви, – поправляет он меня. – Вот почему я, собственно, и позволяю себе такие горькие искаженные суждения о предмете своей страсти. Кроме того, не знаю, поймешь ли ты, – прибавляет он немного высокомерно. – Я мучаюсь состоянием, о котором ты можешь только догадываться. Это не просто любовь, это не просто безответная любовь… Это любовь, которая не смеет заявить о себе.
Эти исполненные трагизма признания я пропускаю мимо ушей.
– И где же ты познакомился с этим Адонисом? – Мне представляется жеманная, виляющая попкой фигура из ночного гей-клуба.
Но Колин краснеет и, как четырнадцатилетний подросток, начинает теребить лямку рюкзака.
– Он… Я познакомился с ним, когда ты посылала меня с гранками в типографию:
– В типографию?! – Я не верю своим ушам. – Кол, ты что, влюбился в Энди из типографии?
Он удивленно смотрит на меня.
– А ты знаешь его имя?
– Конечно! Он просто прелесть! Он занимается нашей продукцией, и я знаю его тысячу лет.
– Энди… – Он произносит это имя с благоговением, словно взывая к жизни какой-то магический образ.
– Кол, да где же тут любовь, которая не смеет заявить о себе?! Энди – это же наш печатник! Он просто прелесть, душка, только пригласи его куда-нибудь!
Он снова мнется и мямлит, как четырнадцатилетний подросток:
– Н-ну… я не знаю… Я подумаю об этом…
– Нечего думать, надо действовать!
Он опять бормочет что-то неразборчивое, где несколько раз повторяются слова «но», «не могу» и «Адонис».
– Ладно, расскажи-ка лучше, что это за собеседование, – говорит он вдруг, явно решив сменить тему.
– Прости, что не сообщила тебе раньше, просто не видела смысла упоминать об этом, пока не получу место.
– Да еще в плановом отделе! – На этот раз он явно слушает меня. – Это же шикарно!
Я улыбаюсь, и он берет меня за руку.
– Значит, ты уходишь от нас, да?
Я киваю.
– Пора двигаться дальше, милый. Пора.
Все следующие дни я делаю то, чем обычно занимаюсь, когда грядут большие перемены: паникую. Я паникую по поводу своего послужного списка, по поводу своего возраста, отсутствия опыта и навыков, по поводу прически и одежды, в которой явлюсь на это собеседование. Я трясусь при мысли о том, что будет, если мне дадут эту работу, и что будет, если не дадут, представляю, о чем меня будут спрашивать, а главное, как я смогу ответить на все эти каверзные вопросы. Я сижу в одиночестве за столиком в служебном буфете и бормочу под нос воображаемые ответы, пока один из коллег, наблюдающий за мной со стороны, не подходит ко мне и не признается, что я начинаю пугать их всех.
А между тем Колин, похоже, воспрянул духом. Он не только избавился от депрессии, но еще и приобрел явно более здоровый и бодрый вид. Когда я наконец отвлекаюсь от заботящих меня мыслей, то с удивлением обнаруживаю, что он поистине преобразился.
– Ты отлично выглядишь, – замечаю я, когда он одним легким прыжком добирается от своего стола до шкафа с бумагами.
Он загадочно улыбается.
– Ты что, похудел?
Я все никак не могу определить, в чем заключается эта тонкая неуловимая разница. Мне, конечно, хочется пощупать его, разглядеть поближе, но я не могу, и это меня бесит. Я еще больше злюсь и, не выдержав, раздраженно спрашиваю:
– Ну же, скажи, что ты с собой сделал?
– Господи, Узи, ну что ты бесишься! – Он хихикает, но, видя на моем лице психопатское выражение, осторожно прибавляет: – Я и сам хотел тебе рассказать. Это новая формула загорелой кожи. Очень любопытная штука – выглядишь на десять лет моложе и сразу теряешь несколько килограммов. Для нас, лондонцев, отсыревших от вечных дождей, вещь просто незаменимая! – Он наклоняется ко мне поближе. – Я даже собираюсь на обратном пути заехать в типографию и попробовать заманить Энди куда-нибудь выпить. Нет, тебе явно надо тоже попробовать эту штуку. Со мной она сотворила чудеса.
Я смотрю на него скептически.
– Неужели ты говоришь об этой оранжевой жиже в бутылочке?
Он похлопывает себя по щекам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96