– Нет.
– Я думал, что мадемуазель Петрашева кое-что рассказала вам.
Лафарж посмотрел на Бенца с обидным сожалением. В презрительной улыбке сквозило самодовольство.
– Вы слишком высокого мнения о себе, – сказал он с досадой.
– Возможно, – согласился Бенц, – но тогда она, наверное, рассказывала вам о человеке с забавным, сатанинским характером по имени Гиршфогель.
– О поручике Гиршфогеле? – с внезапным любопытством переспросил Лафарж.
– Да, о поручике Гиршфогеле! Она очень любит говорить о нем. Другие женщины замалчивают свои поражения, а она рассказывает о них в цветистом стиле.
– Какое значение имеет стиль? – спросил Лафарж.
– Огромное, – сказал Бенц. – Он выгодно оттеняет прочие ее достоинства. Она говорит о прошлом из любви к настоящему. Она не рассказывала вам о немецком летчике Рейхерте?
– Нет, – сухо ответил Лафарж.
– А об австрийском капитане по имени фон Гарцфельд?
– Полагаю, все они схожи с вами по манере речи.
– Они уже ничего не говорят. Они покойники.
– Покойники?
– Да, покойники.
– Почему это должно меня интересовать?
– Должно бы. Так или иначе, она была причиной их смерти. Хотя опять-таки это долгая история.
– Вы ошибаетесь, если думаете своими россказнями выиграть время.
– Тогда смею заметить, что вы крайне слабохарактерны, ибо уже полчаса слушаете меня вопреки своим намерениям.
Лицо Лафаржа гневно передернулось, но он овладел собой и спокойно произнес:
– Я делаю это только ради мадемуазель Петрашевой.
– Ничто вам не мешает увести ее из дома, а потом действовать, как вам будет угодно.
По лицу Лафаржа пробежала тень подозрения.
– Вы сказали, что остались в Болгарии только ради мадемуазель Петрашевой, – сухо заметил он.
– Да.
В наступившей паузе взгляд Лафаржа стал злобно ироничным.
– А не шпион ли вы? – вдруг спросил он.
– Шпион? – удивленно переспросил Бенц.
– Да, шпион.
– Искренне сожалею, но нет.
Некоторое время они молча обменивались взглядами. Бенц вдруг потерял всякий интерес к разговору, ко всему, что может подумать Лафарж.
– Я дезертир, – просто сказал Бенц.
XXIII
На некоторое время Лафарж словно перестал думать об опасности, которая могла исходить от Бенца, – тот мог взбунтоваться против уставленного ему в грудь дула пистолета, проявить ревность и попробовать вырваться из-под его власти. Лафарж будто забыл, что перед ним немецкий офицер, в кармане которого лежит пистолет. Он даже перестал наблюдать за руками Бенца, за которыми он еще недавно так внимательно следил. Бенц равнодушно подумал, что сейчас ему ничего не стоило бы наброситься на Лафаржа, отобрать у него пистолет или же выхватить свой. Разумеется, он не двинулся с места.
Лафарж встрепенулся, лишь когда Бенц уселся в ближайшее кресло. Вороненое дуло браунинга чуть отклонилось, оставляя Бенца под прицелом. Нет, Лафарж не хотел верить, что немец может стать дезертиром из-за женщины!.. Согласно ходячему представлению о германских офицерах, они лишены способности чувствовать и страдать, испытывать восторг или умирать от горя. Словно у всех этих одинаковых холодных, железно-серых субъектов, которых под мундиром не различить даже по возрасту, нет ни сердца, ни страстей, ни желаний, словно они – бездушные механизмы, которых лишь дисциплина обязывает думать и действовать, скрывая от них бесчисленные соблазны любви. И все это потому, что они немцы, потому что они скрывают душевные порывы под обманчивой видимостью холодности и бесстрастия, которые превращаются в неотъемлемые и обязательные качества их нации. Как будто немцы не подвержены любви, в то время как французы готовы ради нее пойти на все!..
Однако вряд ли Лафарж сейчас сознавал все это. То ли ввиду исключительной напряженности ситуации, то ли бездумно следуя трафарету французского мышления, он видел в Бенце только пруссака – холодного, бесстрастного, который никогда не пожертвует ради любви ни жизнью, ни даже карьерой. Вероятно, к этой логике сейчас присоединялась и тревога, вызванная прошлыми загадочными связями Бенца с Еленой.
– Вы шпион! – повторил он, злобно прищурившись.
– Я не шпион, хотя мне безразлично, поверите вы мне или нет, – невозмутимо сказал Бенц.
– Нет, вы шпион!.. Вы шпион! – твердил Лафарж.
Лафарж кипятился, и Бенцу стало смешно. Бенц понимал, что иначе Лафарж не мог объяснить себе присутствие немецкого офицера в этом доме.
– Шпионы не ходят в мундире, – с досадой заметил Бенц.
– Когда надо, надевают.
– И не ждут смерти, сложа руки.
Лафарж оглядел его с ироническим любопытством.
– Вот как? Что же они тогда делают?
– Вовремя стреляют! – презрительно ответил Бенц.
Лицо Лафаржа преобразилось. Оно перекосилось, как от удара хлыстом, затем разгладилось и застыло словно в каменной неподвижности. Бенцу показалось, что ему стоило неимоверных усилий овладеть собой. Лафарж мысленно пытался представить себе все, что пережил Бенц до их встречи. Конечно, Бенц мог застрелить его… В этом нет никакого сомнения. Кем бы ни был Бенц, шпионом или дезертиром, какие бы чувства ревности или ненависти к Лафаржу ни кипели у него в груди, он мог стрелять, чтобы спастись или хотя бы отомстить, но не сделал этого… Почему? Вопрос этот поставил Лафаржа в тупик. Удрученный сознанием своей несправедливости, грубости и, быть может, жестокости, он пребывал в немом оцепенении человека, неожиданно увидевшего жуткую и печальную агонию другого человека, которому он ничем не может помочь, То, что было смутной догадкой, превратилось в уверенность. Да, Бенц ждал смерти именно сложа руки, и даже более того – он жаждал смерти!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63