– Его рассудительный тон был полной противоположностью ее нервному визгу. – За эти две клячи барышник затребовал бешеную сумму. Было бы странно, если б я купил их не торгуясь. А потом пришлось искать подходящую одежду в тряпичных лавках. Это тоже заняло немало времени. – Склонив набок голову, он смерил ее пытливым взглядом. – Неужто подумала, что я тебя бросил?
У Мириэл защипало в глазах.
– Разумеется, нет, – сердито отвечала она, – но торчать на коленях в грязи у могилы незнакомого человека – не очень-то веселое времяпрепровождение. – По тому, как сардонически изогнулись его губы, она поняла, что он прочитал ее мысли. Настроение от этого не улучшилось.
– Охотно верю, – согласился Николас и, почти как она когда-то в монастыре Святой Екатерины, вручил ей узел с одеждой. – Можно было бы найти и лучше, но не думаю, что в такую погоду тебе понравилось бы щеголять в кружевном платье из желтого шелка. К тому же оно стало бы привлекать ненужное внимание.
Мириэл кивнула, подумав, что кружевное платье из желтого шелка не устроило бы ее в любую погоду, поскольку в наряде такого цвета она будет похожа на ходячий труп.
Девушка развязала принесенный Николасом узел и встряхнула одежду, стараясь не думать о том, что это вещи умершего человека. Владельцы тряпичных лавок приобретали свой товар у родственников умерших. На улицах Линкольна она часто слышала, как они зазывают клиентов: «Покупаю по самой высокой цене!»
Платье представляло собой бесформенный балахон, скроенный из четырех прямоугольных кусков грубой шерсти: два для туловища и по одному на каждый рукав. Его блеклый коричневато-серый цвет предыдущая владелица оживила вышивкой: горловину, манжеты и край подола украшали перехлестывающиеся круги, выполненные ярко-зеленой нитью. К платью Николас прикупил простой кожаный ремень, еще один прямоугольный кусок зеленой материи – очевидно, платок, предположила Мириэл, – капюшон с оторочкой из овчины и накидку, еще не изношенную, но явно пережившую не одну зиму. Мириэл скривилась. Одежда, конечно, прочная и не броская, но не делает чести ее. Она понимала, что Николас выбрал мудро, но все равно была возмущена. По крайней мере, вместо кожаной полоски, лежащей словно ссохшийся черни к в ворохе поношенного тряпья, он мог бы купить ей для платка приличный обруч. Наверно, в желтом платье она и то выглядела бы привлекательнее.
– Ну, как наряд? – поинтересовался он. Мириэл содрогнулась:
– Жуть. Весь провонял дымом. Бог знает, сколько лет его не стирали. Наверно, ни разу в лохани не лежал с тех пор, как его сшили.
Николас пожал плечами:
– Нищим выбирать не приходится. И потом, ты же не на голое тело его наденешь. Твоя поддевка защитит все, что у тебя есть там под ней.
Мириэл зарделась. Он высказал вполне невинное замечание, но упоминание ее нательного белья уязвило девушку до глубины души, в немалой степени потому, что ее полотняная набедренная повязка и чулки из грубой шерсти были ничем не лучше тех вещей, в которые он предлагал, ей облачиться. Разве что чище.
Надувшись, плотно сжав губы, она взялась за подол своего монашеского одеяния и стянула его через голову. Нижняя рубашка поползла вверх вместе с платьем, грозя полным позором ее и так уже скомпрометированной добродетели, но девушке удалось, не без труда, вовремя одернуть ее.
Колючий ветер продувал насквозь белую шерстяную поддевку, которая теперь одна только и прикрывала ее тело, не считая набедренной повязки и чулок. Нагрудной повязки Мириэл не носила, ибо была сложена пропорционально и имела маленькую грудь, не нуждавшуюся в поддержке. Николас с нескрываемым удовольствием созерцал обозначившиеся под тканью округлости с затвердевшими от холода сосками.
Заметив, куда он смотрит, девушка наградила его убийственным взглядом и поспешила влезть в серый балахон. Вместе с дымом он пропитался запахами женского пота, жира и похлебки, – должно быть, прежняя хозяйка платья немало времени проводила у очага. В этом наряде вряд ли кто признает в ней беглую послушницу, подумала Мириэл, но очень уж он отвратительный. Переодеваясь, она невольно сбила с головы неплотно сидевший апостольник и, хватая его на лету, почувствовала, как холодный воздух обжег ее оголенные уши и затылок.
– Боже милостивый, – хрипло произнес Николас. – Она подняла голову. Он по-прежнему смотрел на нее, но выражение удовольствия на его лице сменилось ужасом.
– Твои волосы! Что стало с твоими чудными волосами?
Мириэл провела рукой по коротенькому ежику на голове.
– Они их остригли, – ответила она. «Они» уточнения не требовало. – Сказали, что это избавляет от греха тщеславия, сказали, это кара за распутство, за то, что я с помощью волос искушала мужчину в доме Божьем. – Голос ее звучал резко, отрывисто. Она вновь слышала скрежет ножниц, чувствовала немилосердное давление чужих рук на своих плечах. – Теперь ты и сам видишь, почему я не могла остаться.
Николас тихо выругался. Ей показалось, он буркнул что-то про «бессердечных стерв», но, возможно, она и ослышалась: слов было не разобрать. Мириэл взяла новый платок и ловко повязала его вокруг головы, изящно подоткнув один угол. Чтобы платок не сползал, она закрепила его полоской кожи.
– Ничего, волосы отрастут, – твердо заявила она, как полководец на поле боя, признающий свое поражение в сражении, но уверенный в общей победе.
– Извини. – Его взгляд выражал искреннее участие и сожаление. – Я даже представить не мог, что с тобой так жестоко обошлись.
– Они называют это жестокостью во благо, – бесстрастно сказала Мириэл, набрасывая на плечи накидку и скрепляя ее верхние концы простенькой булавкой из кости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143