– О нет. Никакой ненависти. Разве что чувство справедливости.
– Самая приятная парочка, – улыбнулась Майра, чуть приоткрыв красные-прекрасные губы. – Пусть они с вами и остаются. Поддерживайте их. Энтузиазм и чувство справедливости вам очень-очень пригодятся.
– Кто вы? – спросил внезапно Долан, вновь ощутив тайную дрожь.
– Ну, я Майра, – чуть недоуменно протянула она.
– Знаю, что вы – Майра. Откуда вы?
– Из Нью-Йорка. Здесь я всего пару месяцев.
– А с Бишопом как познакомились?
– Его друг из Нью-Йорка передал со мной письмо. Вот как я с ним познакомилась. Почему это вас так интересует?
– Черт возьми, не знаю, – признался Долан, упорно глядя в окно. – Мне никогда не хотелось узнать о той или иной женщине побольше. Обычно я схожусь и расхожусь с ними не задавая вопросов. Но сейчас все по-другому. Это, черт возьми… необычно и забавно: насчет вас и меня. – Долан обернулся и посмотрел на нее. – Чертовски забавно.
– Наконец-то вы осознали…
– Я понял это вчера, когда мы впервые встретились. Вы знаете, что у меня крутилось в голове с тех пор?
– Конечно знаю. Вы думали о не выпитой мною чашечке кофе и еще о том, как это повлияет на ваше будущее.
– Именно так, – подтвердил Долан, больше не удивляясь тому, что Майра облекает его собственные мысли в слова.
– Примерно то же самое занимало и меня, – спокойно продолжила Майра. – Вчера мне это казалось странным, но таково было впечатление от первой встречи с вами. Мы считаем странным то, чего не понимаем. Простой пример. Некто останавливается купить газету в вестибюле здания своего офиса. Этот некто прежде никогда не покупал здесь газету. По пути на работу он встретил дюжину разносчиков с той же самой газетой, но не купил. В вестибюле же, по необъяснимой причине, он покупает газету и пропускает лифт. А в том лифте ехала его суженая или деловой партнер, который мог предложить ему сделку на миллион долларов. Или – лифт падает, и все при этом погибают. Но этот человек останавливается, чтобы купить газету – нечто, чего никогда не делал раньше. Вы понимаете, почему он это сделал?
– Нет, – сказал Долан, – не совсем.
– Тогда давайте о том, что случилось с нами. Вчера я не остановилась, чтобы выпить свою обычную чашечку кофе.
– Хотел бы я знать, – сказал Долан, – это плохо для вас и хорошо для меня или плохо для меня и хорошо для вас.
– Меня это тоже интересует, – созналась Майра. – Но при любом раскладе я иду с вами. Когда приходить завтра утром?
– Но я…
– Когда вы будете здесь?
– Около девяти, но…
– Тогда и увидимся, Майкл Долан, – перебила его Майра, встала и вышла, не оборачиваясь…
Весь день Долан работал и засиделся допоздна, планируя макет журнала, придумывая заглавия рубрик и подбирая литературный материал для «Главной колонки», которая получалась весьма схожей по стилю с «Городскими разговорами» в «Нью-йоркере», однако мысли о Майре Барновски все всплывали и всплывали в сознании. Долан отчаянно пытался оставаться рассудительным, но все думал о ее красных-прекрасных губах, и тогда в тексте вылезали ошибки, и приходилось с проклятиями возвращаться к пишущей машинке. Майкл ненавидел неряшливые экземпляры и, если на странице оказывалась хоть одна опечатка, вынимал лист и начинал все снова. Наконец к вечеру он сдался, решив, что закончит работу утром, а хороший старт и так получился. Теперь надо пойти домой и поспать, потому что они с Эйприл провели колдовскую ночь на пленэре у ручья, в лунном свете, обнаженные; колдовская ночь, правда зверски хотелось спать.
– Это пройдет, – сказал он сам себе о Майре, спускаясь вниз к машине. – Завтра я уже привыкну к этой даме и тогда смогу работать.
Он добрался до дома, большого трехэтажного здания, которое делил с четырьмя молодыми живописцами, многообещающим беллетристом и асом Германской войны, поднялся к себе и проспал час.
Это был мирный час, во время которого не снилось абсолютно ничего. Когда он проснулся, уже стемнело. Он включил свет и отправился в душ, но тут же вышел, исторгая проклятия.
– Эй, Улисс! – крикнул он. – Улисс! Черт побери!
– Да, сэр, мистер Майк, – отозвался темнокожий мажордом Улисс, поднимаясь по черной лестнице.
– Что это, черт возьми? – спросил Долан, показывая на раковину, на которой болтался маленький кусочек холста в рамке с надписью: «Ремонт», намалеванной на обороте.
– О, это одна из старых картин мистера Элберта.
– Да не о картине я. Раковина – почему, черт возьми, ее не починили? Почему ты не сообщил миссис Рэтклифф?
– Я сообщил, мистер Майк. Она сказала, что не так уж часто напоминает, что все артисты живут здесь без оплаты, и еще, что не собирается ничего ремонтировать, пока не получит с нас хоть какие-нибудь деньги.
– Черт, – буркнул Долан. – Я спущусь вниз. Принеси мой набор для бритья, хорошо?
– Да, сэр. И, мистер Майк, вы не будете возражать, если я надену один из ваших галстуков сегодня вечером?
– Конечно нет, Улисс. Раз уж мы не можем платить тебе положенную двадцатку в месяц, то можем, по крайней мере, позволять носить наши галстуки. Очень жаль, что при твоем щегольстве тебе не впору мои шмотки.
– Это так, мистер Майк. Но мистер Элберт позволил воспользоваться одним из его костюмов, а мистер Уолтер дал свою машину.
– Его бак опять пуст?
– Да, сэр. Я обещал налить пять галлонов.
– Улисс, он использует преимущества твоей репутации великого любовника. Сегодня вечером тебе небось отломится горяченькая штучка?
– Да, сэр, – оскалился Улисс во все тридцать два зуба и потянулся к аптечке за принадлежностями для бритья.
– Бери любой галстук, ракой хочешь, Казанова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55