Он умеет писать реалистические романы о сотворении миров и
роли человека в структуре мироздания. Он создает каноны новой литерату-
ры. Его проза стала уже слишком сложной для традиционной аудитории фан-
тастики. И в то же время другой аудитории у него нет. Впрочем, наверное,
и не надо...
Но иногда мне становится обидно, что российский литературный истеб-
лишмент прозу Лазарчука практически не замечает. Обида эта совершенно
бессмысленна. В конце концов, этот истеблишмент давно уже интересуется
не столько литературой, сколько окололитературной и околополитической
возней. Аналитических способностей теоретикам этой тусовки хватит только
на констатацию того, что Лазарчук пишет фантастику,- да и то вывод этот
они сделают лишь в одном случае - если удосужатся открыть эту книгу. Что
уже само по себе маловероятно. "Ширпотреб-с..."
Это не ярлык. Это карма. Все, кто пишет "не-реализм", попадают под
эту крышку с надписью "Недолитература". Истеблишмент читает реалистичес-
кого Пьецуха ("Роммат" - это реализм!) и снисходительно дает "Букера"
Пелевину. *Малого* "Букера". Малого - чтобы, не дай бог, не возомнил о
себе.
Что ж это я переживаю-то? Из-за кого? Из-за литераторов, вершиной фи-
лософской мысли которых является трибуна какого-нибудь съезда, а преде-
лом карьерных устремлений - кресло в Думе?
Сам удивляюсь - как я не устал обижаться? В недавно опубликованной
беседе Андрея Измайлова с Борисом Стругацким снова были повторены слова
Ричарда Фримена о том, что о жанре детектива судят по его отбросам, тог-
да как о всех прочих жанрах - по их достижениям, и снова было сказано,
что детектив в этом смысле не одинок. Фантастика полностью разделяет его
горестный триумф.
Впрочем, мне не обидно за покойных Немцова, Охотникова и Гамильтона,
равно как и ныне здравствующих Казанцева, Медведева и Ван Вогта. Мне
обидно за Стругацких, произведения которых не понимают второстепенные
литературоведы, берущиеся о них писать,- а литературоведы высшего класса
либо считают это делом ниже своего достоинства, либо (как великолепный
исследователь А.Зеркалов) некогда начав, в конце концов отступаются -
негде печатать такие работы... Мне обидно за Вячеслава Рыбакова, который
никогда в жизни не сумеет мало-мальски достоверно описать какой-нибудь
"сопространственный мультиплексатор", но воспринимается критиками так,
будто он пишет книги о роботах. Мне обидно за Андрея Столярова, который
сам вынужден подводить литературоведческую базу под то направление, в
котором он работает,- ибо знает, что ни один профессионал за это не
возьмется. Не потому, что эта задача ему не по плечу, а потому, что
слишком много чести - сравнивать какого-то Столярова, скажем, со Стринд-
бергом...
И, конечно, мне обидно за Андрея Лазарчука.
А с другой стороны... Какое это имеет значение? Если вы держите эту
книгу в руках - значит, роман "Опоздавшие к лету" все-таки выпущен, и у
каждого читателя - будь он хоть снобом, хоть, напротив, фанатичным почи-
тателем Берроуза - есть прекрасная возможность самому оценить философс-
кие концепции автора. В любом случае, сам факт выхода magnum opus Андрея
Лазарчука значит гораздо больше, чем чей-то заносчивый снобизм.
Сергей БЕРЕЖНОЙ



КОЛДУН

Здесь лес раздавался вправо и влево, открывая невысокому северному
солнышку зеленый сочный луг с медлительными пятнистыми коровами на нем,
стога запасенного впрок сена и изгородь, широко обнесенную вокруг дома,
добротного и двухэтажного, где жили Освальд и отец Освальда, а по другую
сторону дома тихо стоял пруд, светлый по утрам и непроглядно-черный пос-
ле полудня, когда на воду надвигалась тень тысячелетних дубов, и дальше,
в вечной уже тени тех дубов, лежало тяжелое замшелое тело плотины, оста-
навливающее на время бег воды, и вода, прокатываясь по обросшему зеленым
нежным шелком желобу, лилась в ковши мельничного колеса и в тех ковшах
тихо спускалась вниз, в постоянную прохладу и полумрак у подножия плоти-
ны, в заросли осоки, мокролиста и конского щавеля, и дальше продолжала
свой бег незаметно, кроясь за ивняком и черемухой, пока, слившись с дру-
гими такими же ручейками и речками, напитавшись подземными ключами, не
обретала силу и имя реки и уже с силой и именем, достойно, входила в
спокойную и полноводную в любое время года реку Лова, разделявшую попо-
лам уездный город Капери, город, в котором есть все, даже железная доро-
га, и по понедельникам и четвергам от перрона отходят составленные из
пассажирских и товарных вагонов поезда, идущие в портовый город Скрей,
где у причалов стоят черные и белые пароходы со всех морей, а по средам
и субботам поезда возвращаются обратно, и тогда на вокзале становится
шумно и тесно, и все такси города Капери собираются на привокзальной
площади, дымя и пофыркивая, и развозят приехавших по домам и гостиницам,
а если кому-то надо попасть в близлежащие села и хутора, то им никогда
не отказывают, но берут довольно большие - по здешним меркам - деньги; с
хуторов же приходится добираться своим ходом, и отец Освальда, сложив в
деревянный, с навесным замочком чемодан кой-какие пожитки, зашив деньги
за подкладку и сунув в заплечный мешок каравай хлеба, копченый окорок и
четверть домашней можжевеловой водки, пешком дошел от дома до хутора
Бьянки Пальчековой и там договорился с Бьянкой, что ее работник, китаец
Лю Шичен, за два динара довезет его на бричке до вокзала, а на обратном
пути прихватит ветеринара, потому что у свиней третий день понос;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22