Разговор поддерживал старик, очень словоохотливый и, видимо, хорошо знавший Сибирь.
– Мы – рассейские, дальние... Услыхали, что за Байкалом бабы коромыслом соболей бьют, ну, и набежали. Да и прижились здесь. Двадцать восемь лет тут болтаюсь. А старинные жители на Байкале – черт, медведь да бурят. Хе-хе-хе-хе! Одна братва!
Старик покрутил длинные седые усы, поглядел на толстого бурята и стал рассказывать о своих приключениях в первое время сибирской жизни.
Трудно было разобрать, старик ли любил приврать, или же сибирская быль походила на фантазию.
– И пришлось мне тогда из мещан сделаться сибирским поселенцем, – рассказывал он, – да еще беспаспортным. Взял меня к себе в работники богатый чалдон. А паспорт я, грит, тебе справлю, не твоя забота. Купил у писаря в волости паспорт, и стал я поселенец Лапша, Смоленской губернии, а уезда какого, уж не помню. Паспорт старый, что называется «на ять». А до меня еще какой-то поселенец по нему жил. Только попали мы в беду. Приезжает однажды становой.
– Хозяин, я около твоей заимки проезжал, сто рублей обронил. Пошли-ка твоего работника, пусть поищет.
Ну, значит, дать сотенную надо. А хозяин на дыбы, – паспорт справный, за что сто целковых псу под хвост? Пришел эдак через час и докладывает:
– Нету ваших ста рублей. Верно, обознались, в другом месте где обронили.
– Как? Я? Обознался? – позеленел становой. – Позови-ка работника.
Позвали меня.
– Ну-ка, сахар, подойди поближе! – схватил меня, подлец, за усы. – Как тебя зовут?
– Лапша.
– Твой билет?
Подал я... Посмотрел он и, вижу, хохочет... Так хохочет... аж складки по морде пошли. А морда толстая, как у сома. Даже на стол лег, завизжал по-свинячьи.
– Сколько тебе лет, мерзавец?
– Вам виднее. В паспорте прописано.
– Так ты Ефим Лапша?
– Я.
– Ах ты, старый хрен! И ты до сих пор жив?
– Как видите. – А сам думаю: «С чего он меня старым хреном величает?» Мне в ту пору под сорок было, седого волоса не видать.
– И работаешь, ничего? «Отчего мне не работать?
– Ты, чай, глух, слеп.
– Нет, здоров. За зверем в лес хожу, – удивляюсь я.
Он опять в хохот, а меня дрожь взяла. И хозяин, вижу, не в себе.
– А знаешь ты, по паспорту сколько тебе годов? Сто пятьдесят...
Так я и сел. Хозяин попятился. А становой встал, взял его за бороду и душевно так подергивает.
– По рублику за год заплатишь. За науку.
– Помилуйте, ваше-ство, за что же?
– За Лапшу. Дорогое оно кушанье. Не держи работника ста пятидесяти лет...
Англичанин от смеха едва мог писать.
– Однако что-то сильно стало покачивать, – заметил профессор.
Действительно, судно сильно качнуло.
– Ну? – нетерпеливо обратилось несколько голосов к рассказчику.
– Уплатил, хотя и не сразу... По этому паспорту потом, когда рассмотрели, оказывается, человек пять поселенцев до меня жило. Помрет, паспорт сдадут в волость, а писаря его опять в оборот. Так и вышло, что Лапше стукнуло полтора века, а он все живет. Да, у нас в Сибири чего не бывало! В Охотске исправником был немец Кох. Так он сам говорил: «На небе бог, а в Охотске Кох». И правда...
Но старик не кончил...
В это мгновение каюта вдруг накренилась так сильно, что он схватился за стол. Все вскрикнули от ужаса, думая, что судно опрокидывается.
– Сарма! – раздался с палубы чей-то испуганный крик. – Сарма!..
Сарма свирепствует на Байкале обычно осенью и редко в эту пору, весной. Слово «сарма» на Байкале произносят с ужасом. Много трупов и безвестных могил рассеяла она по пустынным, бесприютным берегам моря.
Это было то, чего боялся капитан.
Название ветру дано по имени пади Сармы на северо-западном берегу Байкала, откуда он дует. Ветер падает с гор с такой силой, что сбрасывает с берега в воду людей, овец, камни, песок. Чтобы не уносило собранное сено, жители складывают зароды в особую, специально для этого построенную избу без крыши, закрепляя сверху сено старым неводом. Лодки, лежащие на берегу, привязываются к деревьям.
Байкальская вода, благодаря некоторым особенностям воздушного давления над Байкалом и страшной глубине, поднимается легко и, разбушевавшись, долго не может успокоиться. Волны, громадной высоты и длины, летят одна за другой. Свидетельством их работы остаются выброшенные на берег валуны величиной с человеческую голову. Сарма налетела внезапно и с необыкновенной свирепостью.
Сильные бури на Байкале не так часты, но зато беспощадны. «Мысовую» клало на бок и заливало волнами.
Пассажиры замерли в каюте, бледные.
Старик лежал с закрытыми глазами. Мистер Таймхикс испуганно глядел в окно. Он начинал теперь понимать психологию старика. Буряты были недвижны. На смуглых скуластых лицах их не дрогнул ни один мускул. Только пальцы толстяка что-то судорожно перебирали, и губы шептали: «Ом-ма-ни-бад-ме-хом!.. Ом-ма-ни-бад-ме-хом!» – Он молился.
...Наверху шла азартная игра со смертью. Она то кидалась на «Мысовую» огромным мутным валом, со страшным белым гребнем наверху, находившимся выше судна, почти на одном уровне с мачтой, и обрушивалась вниз, чтобы раздавить дощаник; то глядела снизу, из внезапно разверзшейся рядом с «Мысовой» пропасти, куда «Мысовая» стремительно падала. То смерть хватала судно за борт и опрокидывала его на бок, стараясь погрузить в бешено кипевшие волны; то свирепыми усилиями она пыталась разорвать самый остов дощаника, и ветхая несчастная «Мысовая», сколоченная деревянными гвоздями, жалобно скрипела и стонала. Но рев бури заглушал ее скрип и треск. А в образовавшиеся пазы в судно начинала просачиваться вода, уменьшая силу его сопротивления.
Когда стемнело, страшный враг неожиданно кинулся из-за подводного камня и с ужасающей силой схватил «Мысовую» зубами за дно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69