«Байкалец», Ушканьи острова, Созерцатель скал, вузовцы, мальчик дахтэ-кум, длинноусый старик Попрядухин – все это проходило перед ней свежо, ярко и ново, точно на экране.
И вдруг она вскрикнула.
Она вспомнила мать.
Глаза Аллы неестественно блестели, лицо горело. Она вспомнила! Это было до болезни, после которой девушка потеряла память.
Значит, память к ней вернулась! С яркостью необыкновенной, точно сдернули с глаз ее какую-то пелену, сна увидела себя в телеге, девочкой, как ее в первый раз привезли в зимовье...
Она вспомнила... Смутно мелькнул образ нежной белокурой женщины... И вдруг опять сделалось ярко...
Она вспомнила большой город, холодный и туманный, выстрелы, больницу, раненую белокурую женщину и ту, которая везла потом ее на зимовье.
Белокурая – ее мать. Она умерла. А другая, что увезла, – сиделка.
Мать... Шарлотта... Краузе. А ее? Не Алла. Нет!
Под действием пережитых потрясений память ее оживала. Целый мир, точно новая невиданная область, новый, неведомый и вместе с тем родной край предстал пред ней.
– Я – Эмма Краузе! – Слова эти прозвучали для нее, как музыка. Так бедняк, проснувшись в одно утро и неожиданно прочтя в газете, что он выиграл сто тысяч, говорил бы: я богат!
Потом она задумалась.
Где-то недавно слышала она: Эмма Краузе. Где? И вдруг затрепетала.
Да ведь профессор искал девочку Эмму Краузе!
Она снова заплакала.
Значит, отец ее погиб при бегстве из лагеря военнопленных. У ней нет отца, матери и деда.
Она вспомнила смутно молодого офицера, приезжавшего откуда-то.
Теперь она одна. Никого близких.
При мысли о Булыгине щеки Аллы загорелись.
В эту минуту вошла колдунья.
– А, проснулась, красавица! – громко сказала она. – Знаешь, сколько ты без памяти лежала? Чуть не месяц. Кабы не старая Тарбагатаиха, не видеть бы тебе свету белого. Думала, не выхожу. А ничего, выправилась. Ну, слава тебе, господи!
Старуха закрестилась.
Она говорила грубым голосом, сопровождая слова энергичными движениями.
– Сынок, поди сюда! – крикнула она.
Вошел рыжебородый мужик.
– Лучше ей, – обратилась к нему Тарбагатаиха.
– Поправляйся, барышня, – хрипло сказал рыжебородый. – А то нам ехать надо. Наводнение здесь, того гляди, зимовье зальет. Уж не чаяли, что выживешь. Видно, от крепкого корню. Поправляйся еще пуще, гуляй больше.
– Спасибо, – ответила Алла.
Сон вдруг стал клонить ее.
– Пущай отдохнет, – старуха махнула сыну, и он вышел.

Часть четвертая
I. Ванна из гуано
Хуварак сдержал свое обещание и доставил лошадей к условленному месту.
Отряд ехал мрачный. Печальное известие подкосило всех. Никто не проронил ни слова.
Урбужан, сидя на коне, злобно озирался по сторонам.
– Однако, что-то не ладно, – после долгого молчания пробормотал Попрядухин. – Дождь-то зарядил как! Каждый день!
– Да, дороги размоет – не проехать.
Лошади и так скользили по горным крутым тропам, в особенности под Урбужаном, громадную тяжесть которого конь едва выдерживал.
Бандит ехал за Попрядухиным. Сзади него находился Вампилун, готовый при малейшем поводе разрядить свой револьвер в широкий затылок бандита. Урбужан чувствовал это и не делал ни одной попытки бежать. Впрочем, это не означало, что он и не желал. Он все время об этом только и думал, так как знал, что в первом населенном пункте его передадут властям. А ему это приятных перспектив не сулило.
Дорога шла среди круч. Только бурятские, привычные к этим путям лошади могли пробираться здесь. На многих местах дороги верхний слой почвы так размыло, что лошади едва не падали. Созерцатель скал предложил проехать другой дорогой, ближе к берегу. Отряд свернул к морю.
Прибрежная заброшенная дорога была более каменистой, но зато усеянной пометом бакланов. Местами скалы были покрыты гуано по крайней мере на тридцать сантиметров, в расщелинах лежали целые слои.
Спугнутые птицы стаями кружились над головами отряда.
– Бакланьи утесы! – воскликнул Вампилун.
В ту же минуту лошадь его поскользнулась, и он упал.
Урбужан, воспользовавшись происшедшим минутным замешательством, ударил своего коня и бешено поскакал в сторону по разветвлению дороги.
Созерцатель скал выхватил револьвер, потом вдруг, точно раздумав, махнул рукой.
– И сам башку себе сломит, – пробормотал он.
Вампилун уже поднялся на ноги.
В эту минуту до них донесся отчаянный крик. Свернув за нависшую скалу, они увидали лошадь, спокойно стоявшую на дороге, но всю в грязи и без всадника.
Стоны неслись снизу. Они взглянули.
– А собака! – сказал Попрядухин. – Так тебе и надо!
Лошадь, очевидно, упав, удержалась на дороге, а огромная туша слетела вниз в глубокую яму. Урбужан, конечно, разбился бы, если бы она не оказалась наполненной стекшим в нее со скал гуано, и теперь только голова и плечи его торчали из липкой, вонючей массы.
Услыхав голоса, разбойник закричал о помощи.
– Нет, собака! – пробурчал Попрядухин.
– Вы обещали не убивать!
– Мы не хотели убивать тебя, но не обещали вытаскивать.
– Назад! – скомандовал Созерцатель скал.
И отряд, повернув, поскакал обратно.
II. Попрядухин в плену
Через несколько дней пути Созерцатель скал заявил, что хочет побывать на месте гибели Аллы. Моряк был в таком подавленном состоянии, что Попрядухин и Вампилун не стали его отговаривать. Помня просьбу профессора, Созерцатель скал взялся заехать в Иркутск, сообщить, что узнал, в адрес, данный Булыгиным.
Попрощавшись со всеми, он свернул на дорогу к Иркутску.
Остальные решили ехать прямо на Ушканьи. Путь предстоял нелегкий.
Упорные, не прекращавшиеся дожди портили дорогу.
– Прямо человек сам не свой, – сказал Попрядухин, удивляясь Созерцателю скал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69