– Сейчас, сейчас… – приговаривал я. – Сейчас…
– Ну, знаешь, мне некогда тут стоять! – Лицо ее сделалось еще недовольнее, а пудра еще заметнее. («Штукатурка сыплется», – сострил бы Виталька.) Официантка сказала: – Раньше надо было думать, – сунула блокнотик в карман и решительно шагнула прочь.
И в этот миг глаза мои поймали проклятое слово.
– Подождите! – закричал я вслед официантке. Она обернулась:
– Надумал?
– Да! – обрадовался я. – Эскалоп.
Она опять подошла к столу, достала блокнотик, принялась писать.
Когда она вынимала блокнотик, из кармана у нее вылетела красная десятка и упала прямо к моей ноге.
– Эскалоп, – произнесла официантка. – Что еще?
– Ничего, – сказал я, поднял десятку и протянул ей: – Возьмите.
– Потом, – отмахнулась она, – потом. – И пошла.
«Ну хорошо, – подумал я, глядя, как удаляется официантка. – Раз она такая…» Но мысль эта жила во мне лишь несколько секунд.
Я вскочил с места, догнал официантку у самой двери и снова стал совать ей деньги. От бега но длинной веранде я вначале не мог произнести ни слова.
Официантка рассердилась:
– Я же сказала, потом! Какой непонятливый! Сиди и жди, а бегать на стадионе будешь. – Она повернулась ко мне спиной.
– Возьмите, – сказал я зло, – это ваши. Вы уронили их.
Вот когда пудра с нее действительно посыпалась. А может, просто покраснело лицо.
– Ой, – сказала она, взяв десятку, – что же ты…
– Ничего. – Я отправился к своему столику. Но теперь она меня догнала:
– Слушай, ты извини меня, дуру ненормальную. Вот спасибо! – Она взяла меня за плечо и заглядывала в глаза, растерянно улыбаясь, – Замоталась я совсем, понимаешь! Первый день после болезни. Еле ноги держат…
Я пробормотал: «Пожалуйста», – и пошел на свое место.
Через несколько минут на нашем столе появились ножи, ложки, вилки, тарелки.
– Ну и братец у тебя, – говорила официантка Нине, – толковый братец, первый сорт. «Нате, говорит, десяточку, ваша законная десяточка, вы, говорит, ее обронили».
Потом она принесла хлеб и опять посыпалось: «толковый братец», «первый сорт братец» и, значит, объяснения, почему я такой толковый.
Я прикусывал губу, чтобы не прыснуть со смеху. Нина тоже улыбалась.
Как мы управились с первым, я и не заметил. И что особенного в «московском борще», тоже не заметил. По-моему, его вполне можно было бы назвать и «уярским».
Только съели первое, наша официантка несет второе. Все на наш стол поглядывают: что, мол, за чудеса такие!
Официантка подошла и спрашивает:
– Ну как, вкусно?
– Очень, – ответили мы.
– Кушайте на здоровье.
Эскалоп оказался поджаренным куском мяса. «Сборн. гарн.» тоже ничего особенного. Немного картошки, немного капусты, несколько зеленых горошин и долька помидора. Да, еще по краям лежали листики петрушки. Вообще-то красиво, только я не коза, чтобы жевать эти листики, мне бы побольше картошки жареной положили. А мясо было жестким и разрезать его тупым ножом, который достался мне, не было никакой возможности. Я мог бы, конечно, запихнуть в рот весь кусок и прожевать спокойненько. Но в кафе я проделать это не решался, тем более при взрослой девушке. Да и мясо-то было недосоленное.
– Знаешь, – сказал я Нине, – невкусное мясо братцу попалось.
– Сестрице тоже.
Мы рассмеялись.
– А может, нам обменяют? – проговорил я.
– Не пользуйся своим влиянием в корыстных целях.
– Влиянием… – проворчал я.
– А как же! Ты и так словно почетный гость. Уж будь скромным.
Если б такие слова скапали мне родители, я бы все это пропустил мимо ушей, потому что всякими поучениями был сыт но горло. А тут я почему-то слушал – и ничего, не кривился, не смотрел в сторону и даже думал, что, может быть, Нина и нрава.
Я с новой энергией взялся за нож. На кусок мяса я давил с такой силой, что тарелка вот-вот должна была развалиться на части, но мясо не поддавалось. Оно пружинило, как ластик, трещало и хрустело – короче говоря, оно издевалось. Куском поджаренного мяса я его уже не мог назвать. Таким мясо не бывает. Уж пусть называется эскалопом.
Когда я измучился вконец, этот дьявольский эскалоп прыгнул вдруг из-под ножа на скатерть.
Я замер. Уж сейчас Нина сделает мне такой втык, что со стыда провалишься сквозь все пятнадцать этажей. Но она ничего не заметила. Она солила в это время кусочек помидора. К моему счастью, солила его не спеша и очень тщательно.
Тогда я сообразил, что нечего обалдело смотреть на эскалоп, назад он сам не прыгнет. С молниеносной быстротой я подхватил его и плюхнул к себе в тарелку.
А Нина все солила свою помидорину.
Официантка принесла нам компот, и Нина сказала, что ей «с братцем» все очень понравилось.
– Толковый братец, – опять заметила официантка и, приветливо взглянув на меня, спросила: – Тебя как зовут-то, сынок?
Я сказал.
– А сестричку?
Почему она об этом не у Нины спрашивает? Вот чудная! Но я, конечно, ответил.
– А меня зовут Настей… – И она куда-то ушла. Настя!.. Я представил, как мою маму у нас но дворе кто-нибудь назвал бы Светой вместо Светланы Петровны. Тот же Виталька встретил ее вдруг, когда она шла с работы, и сказал бы: «Здравствуйте, Света». У мамы, наверное, из рук сумка бы вывалилась. А у самого подъезда он догнал бы ее и попросил: «Да, Света, совсем забыл. Как придете домой, скажите Эдьке, чтобы во двор выходил гулять».
Наверное, я улыбался своим мыслям, потому что Нина спросила меня:
– Ты что, братец?
– Да так, ничего, – ответил я, с трудом сдерживая смех.
Официантка вернулась с двумя вазочками мороженого.
– Вот, кушайте, мои хорошие, – сказала она. – Это вам от меня. От всей души.
– Спасибо. Мы уже вот как наелись!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51