роман
Часть первая
Механики, чекисты, рыбоводы, Я ваш товарищ, мы одной породы, Побоями нас нянчила страна. Э, Багрицкий
Я подымаю голову — мне жарко; солнечный свет ослепляет глаза. Я долго лежу на кровати возле Володи и смотрю на яркие солнечные пятна.Володя еще спит. Голова его склонилась набок, рот полуоткрыт, дышит он медленно. У него болезненно белые щеки и под глазами синяки; по ночам он мочится в постель, но дома никто не обращает на это внимания. Часто по утрам отец поднимает соломенный тюфяк и, если доски мокры,— берет плеть и жестоко избивает Володю. Брат пронзительно кричит, а когда отец перестает бить, судорожно вздрагивая, плачет.
Сегодня с ним опять несчастье. Я думаю, как скрыть это от отца. Когда отец бьет его, я убегаю в кухню и, заткнув уши, сажусь у плиты... В углу, у дверей, смастерив из тряпок куклу, уже играет четырехлетняя белокурая Лиза. Около окна, на широкой деревянной кровати, лежит мать. Глаза у нее узкие, блестящие. Из-под бледных, провалившихся щек резко выпирают скулы.
Мать лежит уже несколько недель, Она тяжело кашляет, стонет по ночам. Мы тревожно прислушиваемся к ее кашлю. Старшая сестра Сима бессменно дежурит у ее постели. Она никому не позволяет ухаживать за матерью; Сима делает все сама. Иногда даже она не ходит из-за этого в училище.
Уже два года тянется болезнь матери. Врачи Признали у нее чахотку...В дни получки отец бывает у низенькой полногрудой Анны Григорьевны. С ней он пропивает часть заработка.Однажды вечером мать следила за ним. Он обошел несколько кабаков, потом, пьяный, как всегда, направился к этой женщине.Всю ночь, под дождем, мать простояла на улице, карауля отца. Утром она вернулась домой мокрая, озябшая, с потемневшим лицом. К вечеру слегла в постель и с тех пор болеет.
Иногда она собирается с силами, встает, бродит по квартире и пытается что-нибудь делать... Мать ворочается в постели: она всегда просыпается раньше всех и о чем-то думает... Думать есть о чем: у меня, у Володи и Лизы нет обуви. Из-за этого мы почти не бываем на воздухе.
Сима учится в прогимназии. Она надевает старые, потрепанные ботинки и каждый раз выходит из дому со слезами. Ей обидно. Ее подруги хорошо одеты и обуты.Когда отец в отъезде, я натягиваю на ноги его сапоги, выхожу за ворота и бегаю с ребятами по улице. Но стоит мне только заметить отца — у меня обрывается сердце. Я быстро сбрасываю сапоги и стремительно бегу босиком домой...
Мать подняла голову: она хочет что-то сказать. Я подбегаю к ней.
— Саша,— тихо говорит она,— мне холодно, укрой меня.
Я закутываю ее в одеяло и сажусь на кровать. Мать смотрит на меня печальными глазами, гладит вьющиеся мои волосы и вздыхает;
— Тебе, Саша, уже десять лет, в школу пора... Мне давно хочется учиться. Мои ровесники ходят в школу. Я с завистью смотрю в окно, как они с сумками за плечами, тепло одетые, возвращаются домой. Но я не могу ходить в школу: у меня нет ботинок, нет теплото пальто...
Я не знаю азбуки и удивляюсь, как это отец и Сима из непонятных.фигурок составляют слова и целые фразы.
Я могу прочитать только одно слово — «Булочная», потому что ежедневно, надев большой отцовский пиджак и его галоши, бегаю через улицу за хлебом, который мы берем от получки к получке — в кредит...
Мать долго, молчаливо смотрит в мои глаза, потом говорит:
— Позови Юлю, Саша.
Юля — наша прислуга. Отец принял ее, когда заболела мать, и прижил с ней ребенка, Мать не сердится на Юлю, наоборот, она очень ласкова с ней, а маленького сына ее, Стасика, любит, как родного.
По вечерам Юля сидит около матери и часто вздыхает.Мать говорит ей:
— Когда я умру, Юля, выходи замуж за Федю — больше никого я не хочу в матери моим детям.
На больших серых глазах Юли навертываются слезы:
— Зачем пани бенздзе умирать—нех панц жие...
— Умру... скоро умру, Юля, я это чувствую,— пе-чально повторяет мать и отворачивается к стене, чтобы мы не видели ее слез...
Я зову Юлю.
— Юлечка, милая,— просит мама,— приготовь что-нибудь детям... да вот Лизу причеши...
Юля, склонив голову, вытирает фартуком мокрые руки.
— Нима ниц, моя пани, една капуста осталась... Уже несколько недель мы едим только одну соленую капусту да черный хлеб. Юля истратила все свои сбере-ения, покупая изредка для матери молоко и масло.
— Ну, хоть капусту свари... Ах, боже мой!.. Саша,— говорит мама мне;— возьми мешок и сходи в депо за углем, ты давно уж не приносил угля: протопить надо — у нас сыро.
Я надеваю отцовские галоши и беру черный от угольной пыли мешок.Я рад прогулке. Я уже давно не бывал дальше булочной.Варшава поражает меня своей чистотой и великолепием. С восхищением рассматриваю огромные дома, звенящие трамваи, прохожих, выхоленных чистокровных рысаков. В центре Варшавы, за мостами, говорят, улицы еще красивее. Но я никогда не был за Вислой. Мы живем в Праге — предместье варшавских рабочих и мелких лавочников.
Идти мне нужно к депо Западного вокзала по Ново-Сталевой улице, но я, спрятав мешок под куртку, выхожу на главную улицу. Это большая радость для меня — побывать в центре Праги!
Я подолгу простаиваю у витрин с игрушками, рассматриваю пешеходов и только у самого вокзала вспоминаю о поручении матери.
Сворачиваю в сторону и иду мимо высокого желтого забора, окружающего товарный двор.В нем было когда-то отверстие, но сейчас оно заколочено досками и затянуто колючей проволокой. Попасть к угольной куче можно только через ворота, но около ворот, переваливаясь с ноги на ногу, медленно прохаживается контролер с гладко выбритыми щеками и длинными усами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92