Нет! Это просто воображение...
Всматриваюсь за реку, назад — в лес, прислушиваюсь, но ничего понять не могу.Оставаться так одному трудно. Бужу Кухарчука. Кстати, он должен сменить меня.Кухарчук встает неохотно, медленно, зевая и почесываясь.
— А разве время уже?..
— Вставай,— говорю я.— Тут что-то неладно...
— Что неладно?
— Шакалы воют, лошади жмутся. Где-то сейчас трещали кусты.
Кухарчук встает и смотрит за реку. Шакалы смолкают, подозрительные шорохи и треск слышатся отчетливее.
— Первым делом забрасывай костер! Быстро!.. Забрасываем травой огонь и льем из котелков воду.
Дрова шипят, по земле стелется дым.Кухарчук осторожно будит ребят. Первым просыпается Петрунин.
— Товарищ начальник, на той стороне люди... я голоса слышал,—шепчет Кухарчук.
— Не ври,— недоверчиво произносит Петрунин.
Но за рекой опять что-то треснуло, зашумели ветки. Схватив винтовку, Петрунин приказывает:
— Лошадей седлать, быстро!
Лагерь наш засуетился. Люди ловили и быстро седлали лошадей, надевали патронташи, винтовки, отыскивали в темноте вещи.Петрунин подошел к нам.
— Баринов и Фаенсон, отведите лошадей по тропинке в сторону. Остальные цепью за мной,— сказал он и, надев на пулемет диск, сгибаясь, побежал к реке.
Маленький сероглазый Фаенсон тащит за собой лошадей. Но не успевают лошади скрыться в кустах, как за рекой вспыхивает винтовочный залп.
Рокочущим громом взрывается тишина, и я слышу, как тяжело, сквозь стиснутые зубы, выдавливает ругательство Фаенсон. Он качается и, хватаясь руками за кусты, прихрамывая, медленно передвигается к тропинке. Его ранили.
Он опускается на землю и кричит:
— Баринов, скорей, скорей лошадей гони, а то перестреляют.
Баринов изо всей силы хлещет лошадей.Луны нет. Поблекшая, она спряталась где-то за черными силуэтами сопок. Петрунина почти не видно. Сгибаясь, он крадется около кустов и порой сливается с
темнотой.Мы ползем к обрыву реки. Густые низкорослые кусты, бледно отраженные в воде, служат нам хорошей маскировкой.
Стрельба затихает, но в горах еще долго перекатывается эхо. Над головой покачиваются ветки. Я чувствую холодное их прикосновение к лицу. Сердце отстукивает минуты томительного ожидания.
Борис лежит рядом со мной. Он вытянул вперед винтовку и всматривается за реку. Лица его я не вижу, но оно представляется мне мрачным.
— Унгерновцы!.. заметили костер...— шепчет он.— Говорят, они уже несколько пограничных сел заняли.
Предрассветная тишина. На пустынном небе меркнет зеленоватая звезда. За рекой, над черными очертаниями тайги, едва дымится неторопливый рассвет. Внизу тихо
вздыхает Линза.И вот как-то вдруг, сразу, захлебываясь, застрочил пулемет, защелкали винтовки. Пули зарывались в землю, со зловещим свистом летели над головой, вздымали воду, косили кусты, и на лицо мое, на руки, точно осенью, осыпались листья.
Бойцы волновались. Но припавший щекой к пулемету Петрунин был спокоен. И когда стрельба стала тише, он повернулся к нам и, как бы в подтверждение своего спокойствия, сказал:
— Без приказания не стрелять... Прошло с полчаса. Никто из нас не шевелился. Вражеский пулемет замолк. Опять водворилась томительная, беспокойная тишина...
Петрунин срывает сухую травинку, жует ее, прислушивается к еле уловимому шороху за рекой.Потом шумят кусты, трещит валежник, и на берегу появляются несколько человек. Они подозрительно смотрят на нашу сторону, и кто-то с досадой в голосе говорит:
— Зря мы патроны тратили, никого там нет. Они давно в тайгу смылись. Догонять нужно. Их не больше семи человек...
Постепенно из леса к реке выходит весь отряд.Я хорошо различаю монгольские халаты, офицерские френчи, винтовки. Белогвардейцы садятся на лошадей и медленно, по одному, спускаются в реку: глухо бряцают по каменистому дну копыта.
Они решили перейти реку и потом окружить нас в лесу.Все глубже и глубже погружаются в воду фыркающие лошади, уже с середины реки доносится тревожное их ржание.
Сквозь узоры кустов видны до пояса погруженные в воду всадники, высоко поднятые головы плывущих лошадей. Вот они уже на середине Линзы, пройдет пять-шесть минут, и, отряхиваясь, лошади будут выходить на берег. Они плывут все вместе.
Я навожу мушку на переднего широкоплечего бандита в монгольском халате и жду команды. По телу пробегает мелкая, знобящая дрожь, глаза устали от напряжения.
Лошади рвутся, пугливо водят ушами. Быстрая, стремительная река сносит их вниз по течению.
— Огонь! — обыкновенным голосом крикнул Петру-нин. И ровно застрочил по реке пулемет. И сразу грохнули все винтовки.
Опрокидывается в воду широкоскулый бандит, повисают на лошадях еще несколько человек. Лошади хрипят, рвутся назад.
Бандиты пробуют отстреливаться с лошадей, но не успевают и падают в воду. Облегченные их лошади быстро плывут к нашему берегу.
Худой, бритоголовый, без шапки, бандит, в длинном халате, поднимается на стременах, чтобы бросить гранату, но тоже беспомощно падает в воду; взрыв, оглушительный, как внезапный удар грома, вспененным столбом воды выворачивается из реки.
— Осторожно, товарищи, стрелять! — кричит Петру-нин.— Лошадей береги!
На берег выскакивает лошадь с повисшим на седле трупом и, перепуганная, несется по отлогому берегу на поляну.
Вода вокруг лошадей все больше закипает от пуль. Убитые лошади и люди, то скрываясь под водой, то снова появляясь на поверхности, плывут как бревна, уносимые течением. Через несколько минут на реке остаются только два бандита. Они держатся за хвосты лошадей и кричат о пощаде:
— Прекратить огонь,— говорит, подымаясь, Петрунин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92