В конце она уже была не наставницей, а покорной рабыней.
— Ты взял ее? — спросил Бун Тап.
— Да, — ответил крестьянин.
— Тогда плати.
— Я не ел и не пил здесь, — повторил крестьянин.
— Ты должен заплатить, — настаивал Бун Тап, указывая на медное блюдо.
Двое мужчин за столиком отодвинули стулья, подошли к стойке и встали по бокам от крестьянина.
— Лучше не нарывайся, — предупредил Бун Тап.
— Я не нарываюсь, — ответил крестьянин.
Он не хотел неприятностей; он был здесь впервые и не знал этих людей. Для них он был чужаком. Кроме того, ему не хотелось огорчать брата Вениамина. Брат Вениамин в недавней беседе как раз упоминал о таких случаях; он прошел всю дорогу от фестанга, чтобы попрощаться с ним. Крестьянин опустился на колени в дорожную пыль и склонил голову, чтобы получить благословение брата Вениамина, принятое в Телнарии и имеющее глубокий смысл. Кажется, брат Вениамин никогда не считал, что крестьянин останется в деревне. Во время путешествия крестьянин понял, что брат каким-то образом предчувствовал это уже несколько лет. Другие люди тоже попрощались с ним, они испытывали различные чувства. Несомненно, его уходом многие были огорчены, но кое-кто радовался этому. Крестьянин возвышался над толпой, он выглядел не похожим на односельчан. Кроме того, он был опасен: его нрав отличался буйством и непредсказуемостью. Он мог свернуть кабану шею голыми руками.
— Кто я? — еще раз спросил крестьянин у брата Вениамина, прежде, чем покинуть деревню.
— Ты — Пес, — ответил брат Вениамин. — Пес из деревни близ фестанга Сим-Гьядини.
Потом крестьянин ушел.
Он почувствовал, как один из мужчин снял с его плеча котомку, но не стал спорить или сопротивляться. Он был здесь чужаком. Он не хотел огорчать брата Вениамина. Котомку бросили на стойку. Второй мужчина взял посох из рук крестьянина и прислонил его к стойке.
— Я скажу, сколько ты должен заплатить, — заявил Бун Тал. — Сколько ты дал в комнате наверху?
Крестьянин молчал.
Сколько ты заплатил ей? — повторил Бун Тап.
— Ничего.
— Как «ничего»? — удивился Бун Тап.
— Она ничего не взяла, — объяснил крестьянин.
— Лгун! — воскликнул Бун Тап.
Крестьянин уловил в его лице сходство с рылом кабана.
— Думаешь, она шлюха из публичного дома, прикованная цепью к кровати, на которой висит кружка для денег с прорезью?
— Нет, — ответил крестьянин.
Он слышал о таких женщинах: пока он чистил загоны для скота на корабле, команда развлекалась болтовней, думая, что их никто не слышит. Монету клали рядом с кружкой, чтобы доказать, что клиент способен заплатить за услуги женщины. Потом монету можно было и не бросать в кружку, если клиент бывал недоволен услугами. Поскольку хозяева публичного дома вели запись посетителей, им было просто проверить количество монет в кружках после работы и увидеть, соответствует ли оно количеству посетителей. Женщины подвергались наказаниям, если монет не хватало. Иногда их били, как рабынь. Поэтому женщины стремились угодить посетителям.
— Ты вор, — сказал мужчина, стоящий за спиной крестьянина.
— Я не вор, — возразил тот.
— Если ты не заплатил ей, ты заплатишь мне вдвойне, — заявил Бун Тап.
— Нет.
— Она работает на меня, — объяснил владелец таверны.
— Нет, она платит тебе ренту, — покачал головой крестьянин.
— Тогда я побью ее, — пригрозил Бун Тап.
— Она свободная женщина, — не слишком уверенно возразил крестьянин. Бьют ли свободных женщин в городах? Крестьянин вспомнил, что иногда мужчины в деревне били жен и дочерей. Конечно, и Тессу, и Лиа, и Сат тоже били — за то, что они встречались с ним, но это не останавливало женщин: они сходились с ним тайно, на сеновалах, в курятниках. Однако крестьянин слышал, что на Тереннии женщин не бьют — неважно, заслуживают они наказания или нет. Вот потому-то женщины на Тереннии кажутся такими избалованными. Но эту женщину было не за что бить — она не сделала ничего дурного. Она была доброй и ласковой. Кроме того, насколько знал крестьянин, она не принадлежала владельцу таверны. Она жила на Тереннии и была свободна. Непохоже, чтобы она оказалась рабыней, которую наказывают за малейшее неповиновение или за то, что она не умеет угодить.
— Посмотрим, что у тебя здесь, — сказал Бун Тап, ослабляя завязки котомки и вытряхивая ее содержимое на стойку.
— У него есть деньги! — воскликнул один из мужчин за спиной крестьянина.
— Смотри, дарин! — сказал другой.
— Ух, смотрите-ка! — Бун Тап схватил серебряный браслет.
— Он вор! — воскликнул мужчина, стоящий справа.
— Конечно, — кивнул Бун Тап.
— Нет, — возразил крестьянин и схватился за стойку.
Ему не следовало поддаваться ярости — по крайней мере, такой внезапной, слепой и неистовой. Ярость оказалась слишком сильной, она была неудержима, стремительна, подобно молнии, поражающей небосвод, разрывающей тучи, изломанной и резкой. С такой яростью ничего нельзя поделать; трудно предугадать, что произойдет. Человек обо всем узнает позднее. Таких приступов особенно боялись в деревне. Существовала ярость, которая накатывается постепенно — она обостряет все чувства, наделяет человека страшной силой, и тот с напряжением ждет всплеска. Ждет, предчувствует, готовый к пружинистому броску. А потом наступает холодное, безжалостное бешенство, самое ужасное из всех — крестьянин еще не испытывал такого чувства, неумолимого, как приближение зимы, научающего холодному и жестокому терпению.
«Остерегайся таких чувств, сын мой», — говорил ему брат Вениамин.
— Браслет украден, — заявил Бун Тап. — Я заберу его.
— И дарин, — добавил мужчина, стоящий слева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83