А можно было бы проложить
рельсы через Ксердимур и пустить по ним локомотивы вместо кораблей. Но
стальные рельсы стоят слишком дорого, и банды варваров, снующие по
травянистым равнинам, будут разбивать их и ковать себе оружие".
Кроме того, всякий раз, когда он предлагал герцогу новый и более
эффективный способ труда, он натыкался на каменную стену обычаев и
традиций. Нельзя было внедрить ничего нового, если боги не одобрят этого.
А божья воля передавалась людям через посредников-священников. Они же
держатся за статус-кво, как голодные младенцы за материнскую грудь или как
старые скряги за свой хлам. Грин мог бы вступить в борьбу с теократией, но
предвидел, что ради ничтожного результата не стоит становиться мучеником.
- Алан! Алан! - послышался знакомый голос.
Он вздернул плечи, словно черепаха, убирающая голову под панцирь, и
попытался не обращать внимания на зов. Но голос, хотя и женский, обладал
такой силой и звучностью, что все вокруг оглядывались, чтобы посмотреть на
его обладательницу. Не было смысла притворяться, будто он не слышит.
- Алан, демон, а не человек, стой!
Грину пришлось приказать мальчишке-рикше развернуться. Мальчишка,
ухмыляясь, выполнил приказание. Как и все в районе порта, он знал Эмру,
знал и о ее взаимоотношениях с Грином.
Она держала на руках годовалую дочь Грина, прижимая ее к своей
великолепной груди. За спиной у нее стояло еще пятеро детей: два сына от
герцога, дочь от проезжего князя, сын от капитана корабля с севера и еще
дочь от храмового скульптора. Взлеты и падения ее судьбы отражались в ее
детях - одушевленная картина состояния общества на планете.

3
Мать ее была рабыней-северянкой, отец - свободный местный житель,
колесных дел мастер. Когда Эмре исполнилось пять лет, случилась эпидемия и
они умерли. Ее забрали в бараки и отдали на воспитание тетке. В
пятнадцатилетнем возрасте ее красота привлекла внимание герцога, и он
настоял на переводе ее во дворец. Там она родила от него двух сыновей,
которым теперь было десять и одиннадцать лет; скоро их у нее заберут и
будут растить из них свободных и любимых слуг во дворце. Герцог женился на
нынешней герцогине через несколько лет после начала этой связи, и ревность
герцогини вынудила его избавиться от Эмры. Она вернулась в бараки. Герцог,
наверное, не слишком горевал при расставании, потому что жизнь с нею
напоминала жизнь с ураганом, а он слишком любил мир и покой.
Затем, в соответствии с обычаем, герцог рекомендовал ее гостившему у
него князю. Князь позабыл все сроки возвращения домой - так не хотелось
ему расставаться с нею. Герцог надумал было подарить ему Эмру, но тут он
превысил свои полномочия. Даже у рабов были определенные права, а женщина,
которая родила обществу гражданина, могла быть увезена в другую страну
только по собственному желанию, Эмра не согласилась уезжать, и опечаленный
князь отправился домой, оставив, правда, память по себе.
Потом за ней ухлестывал капитан корабля, но закон снова пришел ей на
выручку. Он не смог увезти ее из страны, а она снова отказалась уезжать.
Но теперь она уже преследовала свои цели. Рабам разрешалось иметь
собственность, в том числе и своих рабов, и она знала, что два сына
герцога станут ее опорой позднее, когда будут жить в замке.
Храмовый скульптор выбрал ее в качестве модели для большой мраморной
статуи богини плодородия. И не мудрено: она была великолепна: высокая, с
длинными каштановыми волосами и безупречной кожей, с большими карими
глазами; рот красный, как сочные спелые сливы, грудь такая, что ни дитя,
ни любовник не находили в ней изъяна, удивительно гибкая талия, если
учитывать массу ее тела и плодовитость. Ее длинные ноги считались бы
красивыми даже на Земле, а уж тем более - на фоне местных кривоногих
жительниц.
Но было в ней и нечто большее, чем просто красота. Она излучала
что-то такое, что поражало мужчин с первого взгляда. Грину она порой
казалась какой-то могучей стихией, пожалуй, даже воплощением самой
природы.
Иногда Грин чувствовал гордость от того, что именно его она выбрала
себе в супруги, выбрала тогда, когда он был рабом-новичком, едва способным
произнести несколько слов на довольно сложном агглютинативном местном
языке. Но временами он чувствовал, что она хоть и лакомый, но слишком
большой для него кусочек, и такое повторялось в последнее время все чаще.
Кроме того, он чувствовал угрызения совести, когда смотрел на детей,
потому что полюбил их и боялся того момента, когда придется их покинуть.
Что касается бегства от Эмры, то он не был уверен, какие при этом будет
испытывать чувства. Конечно, она будила в нем чувства, но ведь и удар в
зубы, и доза вина в крови тоже будят чувства.
Он вышел из коляски, велел мальчишке-рикше подождать, сказал:
"Привет, дорогая", - и поцеловал ее. Он радовался, что она рабыня и не
носит кольца в носу. Когда он целовал герцогиню, оно всегда раздражало
его. Она отказывалась вынимать кольцо из носа, потому что это поставило бы
ее на один с ним уровень, а он не должен забывать о своем рабском
положении. В том, что она взяла в любовники раба, а не свободного
человека, не было ничего аморального. А если она будет совершать
аморальные поступки, то какова же ей тогда будет цена!
Ответный поцелуй Эмры был, пожалуй, слишком страстен - она пыталась
сгладить резкость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57