А вдруг долго? Тогда Чечек просто уснет да и свалится с седла всем на потеху.
Но вот послышался вдали неясный топот множества копыт, лай собак, посвисты пастухов...
Чечек встрепенулась, подняла отяжелевшие ресницы, подбодрилась. Рыжий Арслан вздернул голову и переступил с ноги на ногу.
- Гонят!..
Табун шел из тайги и по светлому склону спускался на луговину. Лошади легко бежали, перегоняя друг друга, слегка толкаясь. Матки ржали, подзывая жеребят; жеребята прижимались к маткам, мешая им бежать, и пугливо косились по сторонам.
Старый Торбогош поправился в седле, вынул изо рта потухшую трубку и засунул ее в сапог. Талай приподнялся на стременах, махнул пастухам рукой:
- Прогоняй!
Пастухи подогнали табун к самому забору. Лошади столпились, закружились на месте, как кружится внезапно запруженная вода; и как вода, нашедшая щель в плотине, просачивается в нее узкой струйкой, так и лошади, заметив открытые ворота, одна за другой сначала проскакивали в них, а потом, подгоняемые сзади, пошли чередой.
Чечек взглянула на деда: он стоял на стременах, устремив зоркие глаза в ворота, и шевелил губами. "Считает! - догадалась Чечек и тихонько улыбнулась. - Вот ведь какой! Что говорят - не слушает, все надо самому проверить".
Табун по одну сторону забора становился все меньше, а по другую сторону - все больше. Вот наконец прошла последняя матка, и жеребенок, боясь отстать, протиснулся вместе с нею. Дед Торбогош, сдвинув брови, обернулся к бригадиру:
- Тридцать восемь жеребят. Сто сорок пять маток. А где еще две?
Талай немножко смутился:
- Да вот... одна на отделение пошла, за хлебом. На другой конюх уехал. А так все целы, Торбогош!
- А почему не докладываешь, как надо? Так должен и доложить: сто сорок пять маток, тридцать восемь жеребят, две матки заняты в хозяйстве. Когда я тебя научу? А если бы директор вдруг наехал, так я бы перед ним дураком оказался! Сколько говорю: точность нужна, точность! Смотри, Талай, последний раз тебе это спускаю!
Всю обратную дорогу к аилу Талай молчал и только слегка пожимал плечами. Дед Торбогош молчал тоже. И только около аила, сойдя наконец с коня, сказал:
- Вот я тут газеты привез... - Он вынул из кожаной сумки пачку аккуратно сложенных свежих газет. - Вот газеты, Талай. Тут о Североатлантическом договоре есть. Опять Америка с Англией сговариваются, как бы весь мир захватить. Вот нет им покоя, а? Ну так вот, Талай: пусть Кыдраш прочтет все это хорошенько и пастухам доклад сделает - вообще о международном положении и об этом договоре... Ну и обо всем, конечно, что в стране делается, какие стройки идут. А вот тут и наша есть, Горно-Алтайская, пускай вслух прочтет.
- А сумеет ли?
- Ничего, сумеет. Он же комсомолец, в партию заявление подавать собирается. Что не сумеет - ты поправь. Молодых учить надо... А теперь говори: какие тут у вас дела в бригаде? Чего не хватает? Что прислать нужно? Больных нет ли?..
Ночные пастухи тоже вернулись к аилу. И вскоре все сидели у костра, около дымящегося котла с жидкой кашей из ячменя, сваренной на кобыльем молоке.
- Эх, что это за еда! - сказал Талай. - Кабы мы знали, что гости будут... Нуклай, - обратился он к старому пастуху, - ты бы взял ружье да сходил за козлом нам на ужин!
- Можно сходить, - отозвался Нуклай.
Чечек досыта наелась каши, досыта напилась кислого молока и почувствовала, что глаза у нее закрываются.
- Ложись поспи, - сказал дед Торбогош.
Талай вынес из аила белую кошму и расстелил в тени под кедром:
- Ложись, Чечек.
Засыпая, Чечек смутно слышала негромкие разговоры у костра:
- Спичек побольше пришли, Торбогош. Мыла не забудь - молодые много мыться стали. Только давай и давай мыла! Чаю хорошо бы. От чая сердце у людей веселеет...
А потом вдруг запела птица какая-то в кедровых ветках.
"Это клест..." - подумала Чечек. И тут же сама стала красноперым клестом, засмеялась и вспорхнула вверх, к небу, к розовому облачку, повисшему над горами.
- Ишь смеется во сне! - сказал бригадир Талай. - Видно, хороший сон снится!
А дед Торбогош, с улыбкой в глазах, кивнул головой:
- Теперь детям и сны хорошие, и жизнь хорошая... А мы-то разве так росли!
Вечером у костра был пир: жарили дикого козла, которого убил старый охотник Нуклай. Хорошо поужинали и развеселились.
- А вот давайте послушаем, как внучка стихи читает, - сказал подобревший дед Торбогош. - Прочти-ка, внучка, про пастуха, который на горе стоял!
- Вот ты, дедушка, опять про пастуха! - сказала Чечек.
Но пастухи стали просить:
- Прочти, Чечек, прочти, пожалуйста!
Чечек встала перед костром так, чтобы ее всем было видно, и начала:
Он стоял на холме высоком,
Словно вылит из смуглой бронзы...
Последние слова стихотворения Чечек выкрикнула звонко и отчетливо, каждое слово прозвенело серебром в тишине тайги:
...Снова песня плыла в долине,
Песне вторили лес и горы.
Шел колхозный пастух по травам,
Словно к новым вершинам счастья!
- Ой, якши, балам! Ай, хорошо! Ай, хорошо!.. - зашелестело вокруг костра.
Улыбающиеся загорелые лица - и молодые и старые - добрыми глазами глядели на Чечек.
- Кто же тебя так научил, дочка? - спросил охотник Нуклай.
- В школе научили, - сказала Чечек. - Я теперь в русской школе учусь. В шестой класс перешла. Меня в пионеры приняли - вот красный галстук ношу!
- О, большим человеком будешь! Учись, дочка!
- А может, еще что знаешь? Расскажи нам!
- Не ленись, Чечек! - сказал дед Торбогош. - Повесели людей: у них гости редко бывают.
Чечек прочитала еще несколько стихотворений по-алтайски, прочитала "У лукоморья...", спела своим тоненьким голоском пионерскую песню, которую они разучивали в школе, рассказала про чудесное дерево - яблоню, - которое цветет розовыми цветами и на котором вырастают сладкие яблоки, и про школьный сад рассказала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103