— Но не со мной. И Иэн знает это. Все было так сладостно между нами, пока не произошел этот проклятый турнир.
Это было первое по-настоящему существенное замечание, оброненное Элинор. Прежде Изабель предполагала, что, несмотря на уверения Элинор, она пыталась перебороть в себе любовь к Иэну из-за каких-то глупых предрассудков насчет необходимости хранить верность Саймону. Теперь дело начинало видеться в другом свете. Действительно, существовала какая-то проблема в отношениях Элинор и Иэна. Но что это за проблема, Изабель пока разобраться не могла. Она охотно списала бы все это на уязвленную гордость, но Элинор не тот человек, чтобы лелеять в душе обиду и болью заглушать гнев.
— Стало быть, тебя обидело невнимание Иэна при отъезде. Но если до тех пор все было так хорошо между вами, как же ты позволила такому пустяку так расстроить тебя? — задумчиво спросила Изабель.
— Не знаю, — простонала Элинор. — Я понимала, что у меня нет причин ревновать или злиться. Он никогда не уверял меня, что другой женщины нет. Он никогда не ездил к ней, за исключением того единственного раза. Я много раз пыталась перебороть в себе холодность.
— Каким же образом?
— Я не позволяю ни одному злому слову сорваться с языка. Даже когда Иэн в ярости и произносит жестокие и ужасные вещи, я не ругаюсь с ним. Я отвечаю мягко или уступаю ему. Изабель, поверь, я никогда в жизни-не была такой послушной, такой уступчивой, как сейчас, ни с одним человеком. Я исполняю любую его прихоть, какой бы глупостью она мне ни казалась, без колебаний или каких-то жалоб.
Элинор неотрывно смотрела на свои лежащие на коленях руки и потому не замечала растущего на лице Изабель выражения ужаса и изумления. Она подняла голову, только когда Изабель прервала ее перечисления собственных достоинств криком:
— О, бедный человек!
— Как это бедный человек? — ощетинилась Элинор. — С каких это пор ты считаешь послушание недостатком?
— С тех пор, как ты занялась этим против своей природы. Послушание годится для таких, как я, но не для тебя. Элинор, как ты могла?! Как давно Иэн знает тебя?
— Я не уверена… где-то семнадцать лет. Какое это имеет значение?
— И все это время как ты реагировала, когда считала, что он поступает или говорит неразумно? — Элинор промолчала. Изабель кивнула и продолжала: — Ты ведь говорила ему и, без сомнения, в выражениях, какие больше годятся какому-нибудь простому солдату, все, что ты думаешь о нем, о его планах, о его мозгах, о его предках и обо всем остальном. И точно так же ты поступала с Саймоном в присутствии Иэна — поскольку ты никогда не считала его чужим или кем-то, в чьем присутствии необходимо соблюдать этикет? Я права?
— Наверное, права. Но я не вижу, как это связано с моими нынешними проблемами.
Изабель была уверена, что в этом-то и спрятан корень всех ее проблем. Элинор была совершенно открытой натурой в отношениях с людьми, которых она любила. Когда она обижалась или гневалась, то изливала боль и тем самым облегчала сердце. Именно ее безумная убежденность, что она не имеет права выходить из себя или быть самой собой — страстной и откровенной, — свидетельствовала о том, что она, вопреки ее собственным утверждениям, действительно ревновала без всякой на то причины.
Естественно, каждый раз, когда Элинор сдерживала горячие слова, готовые сорваться с ее губ, она напоминала себе причину этой покорности и тем самым лишь усиливала свою ревность. И к тому же такой избыток благодушия, без сомнения, терзал тонкую и достаточно колючую душу Элинор. Но Изабель не собиралась говорить ничего такого. Она этим лишь усилила бы бремя вины, которое Элинор несла в себе.
— Я не знаю, что сказать о твоих трудностях, — уклончиво ответила Изабель. — Но я ясно вижу способ, как сделать Иэна счастливее. Ты говоришь, что он чувствует твою холодность. Возможно. Если так, то ты ошибаешься, и нет никакой другой женщины. Нет даже мечты о ней. Мужчина не чувствует таких вещей, если они не трогают его сердце. Если бы в глубине сердца он любил другую, то видел бы только то, что у тебя на поверхности. Но то, что у тебя на поверхности, ясно прочитает любой, кто хорошо знает тебя.
— Но я же объясняю тебе: я только улыбаюсь и не жалуюсь.
Изабель рассмеялась.
— Ты и раньше никогда не ругалась и не жаловалась, а лишь улыбалась и смирялась? Элинор, если бы вдруг ты стала смиренной и послушной с Саймоном — я имею в виду до его болезни, — что бы он сделал?
В глазах Элинор вдруг зажегся огонек, и после некоторой паузы она усмехнулась:
— Он вызвал бы лучших врачей, чтобы обследовать меня, будучи уверенным, что я при смерти. Да, Изабель, так однажды и было. Ты знаешь, когда я беременна, перед самыми родами становлюсь очень мягкой и удовлетворенной. В первый раз Саймон чуть не сошел с ума от этого. Он набрасывался на меня и допытывался каждую минуту, что случилось и что меня мучает. Я думала, что он спятил, пока наконец не разговорился и не объяснил мне, что я стала такой кроткой, что он решил, что я слишком слаба для того, чтобы ругаться.
— Но сейчас-то ты, ясное дело, не на последнем месяце беременности и не ослаблена какой-то болезнью. Что же должен чувствовать твой бедный муж, который так хорошо тебя знает, когда ты вдруг становишься другой? Он кричит на тебя, а ты лишь сладко ему улыбаешься. Он знает, что ты вежлива только с людьми, которых ненавидишь или с которыми незнакома. Ты не задумывалась, что именно твоя безотказность делает его таким несчастным?
— Но мне не хочется спорить с Иэном, — взмолилась Элинор.
— Кого волнует, чего тебе хочется? Ты причинила ему уже достаточно боли, делая все в угоду ему, не оглядываясь на собственные желания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163