Он широко зевнул и усмехнулся.
— Я могу сказать тебе, что он предпримет очень скоро. Если ты соблаговолишь пригласить его, он станцует на твоей свадьбе.
Это было интересно. Более того — интригующе. Поскольку Иэн знал о недовольстве короля, он едва ли стал бы рассчитывать на приезд кого-либо из ближайшего окружения Джона, за исключением тех, кто обязан присутствовать. Тем более он и не помечтал бы пригласить наперсника короля. Стало ли это результатом простой признательности и дружбы, как полагал Иэн, или у Солсбери созрел какой-то тайный замысел? Вильям был младшим внебрачным ребенком короля, которого Генрих II усыновил, но в недавние времена сильные внебрачные дети не раз захватывали трон.
Краска залила лицо Элинор. Она подняла глаза и с интересом посмотрела на Иэна. Тот уже смежил веки от усталости.
— Боже ты мой! — воскликнула она. — Какой же ты все-таки дурачок. Почему не сказал, что тебе нужно поспать?! Почему не отправился спать сразу после обеда?!
— Потому что мне нужно было знать… — произнес он расслабленным, чуть хриплым голосом, борясь с наваливающимся сном.
— Теперь тебе больше нечего узнавать. Иди спать!
Иэн хотел что-то ответить, но против воли снова широко зевнул. Это совсем обессилило его. Он улыбнулся, подошел к Элинор и поцеловал ей руку.
— Да, мадам, — покорно произнес он. Она наблюдала, как он медленно поднимается по лестнице. Даже сейчас он был грациозен, как большая кошка.
— Иэн! — окликнула она.
Он резко остановился, спина его напряглсь, и он резко повернул голову. В глазах его застыл ужас.
— Не вздумай одеваться утром, пока я не посмотрю твою спину!
Напряжение спало. Он в последний раз сонно улыбнулся:
— Да, мадам.
3.
Полтора года, прошедшие с того времени, как заболел Саймон, показались Элинор тысячелетием. Каждый день проходил на налитых свинцом ногах, каждая ночь наполнилась страхом, постоянным прислушиванием к затрудненному дыханию мужа. И когда его дыхание затихало, вместе с ним, казалось, останавливалось и время.
Тогда были лишь периоды света и тьмы, по которым Элинор различала день и ночь, были звуки, в которых она узнавала собственный голос; порой даже слышался звук, который, как она знала, был смехом. Ничто из этого не имело особенного значения. Потом время вновь начинало двигаться, но это было еще хуже. Каждый день казался бесконечным, и тем не менее дела, которые требовали своего разрешения, так и оставались недоделанными.
Приезд Иэна разрушил угрюмую очередность «я должна» и «я могу». Его физическое присутствие каким-то образом наполнило ее проблемы срочностью и реальностью разрешения, и Элинор вдруг нашла в себе силы подступиться к ним. И дело было не в том, что она рассчитывала на какую-то серьезную помощь самого Иэна.
После трех месяцев горя, сомнений и тревог, оказавшись в уютном доме Элинор, Иэн совершенно размяк. Он спал сутками, просыпаясь только для того, чтобы проглотить порцию еды, дать перевязать себе раны и снова вернуться в постель, когда прикажут. Он так отупел от усталости, что не видел даже ужаса в глазах детей. Точно таким же стал перед смертью их отец, а значит, Иэн никогда не будет больше с ними играть.
Элинор тоже забеспокоилась, но ее утешало, что он ел за троих. Она успокаивала Адама и Джоанну заверениями, что он просто очень устал и через два-три дня опять будет здоров и весел, как всегда.
Тем временем жизнь, казалось, возвращалась. У Элинор появилась причина ходить гулять с детьми — если она не сделает этого, они разбудят Иэна. Появилась причина заниматься кухней, проверять, чтобы прачки как следует стирали постельное белье и одежду Иэна. Элинор перебрала его багаж, откладывая в сторону вещи, которые испортились в дороге и не подлежали ремонту. Часть из них можно было заменить из гардероба Саймона: рубашки, штаны и грубые домотканые туники, которые надевались под кольчугу. Однако верхняя одежда…
Свет померк на мгновение в глазах Элинор, когда она развешивала серые плащи Саймона. Саймон всегда носил серое. Никто не будет больше носить эту одежду. Это не было сантиментами. Просто серый цвет совершенно не идет Иэну. Его внешность требует ярких цветов драгоценных камней — рубин, изумруд, сапфир прекрасно оттенят его красоту.
Перерыв и обыскав давно не используемые сундуки, Элинор выбрала куски красного бархата, а также мягкое плотное зеленое шерстяное полотнр. Служанок будили с первыми лучами солнца и на целый день усаживали за работу. Она сама, склонившись над пяльцами, вполуха слышала, как опять болтали, пели и смеялись работницы. Элинор давно уже забыла эти звуки — она уже не помнила, когда слышала что-либо в женской половине дома, кроме угрюмого шепота.
На четвертый день Иэн сам проснулся на рассвете. Дежуривший мальчик бегом бросился сообщить об этом хозяйке, и вскоре в комнату вошла сонная Элинор в небрежно накинутом халате, чтобы обмыть и перевязать спину Иэна.
— Куда ты отправляешься? — спросила она, обрабатывая его раны.
Этот вопрос доставил ему удовольствие и придал уверенности. Это было не вежливое любопытство по отношению к покидающему дом гостю, а требовательный вопрос, утверждавший право спрашивающего знать все.
— Туда, где я нужен в первую очередь. Когда я приехал, то почувствовал, что Бьорн хотел о чем-то поговорить со мной, но у меня не было времени — следовало уладить более важные дела.
— Ты готов поговорить с ним?
Иэн повернул голову и покосился на нее.
— А почему бы и нет?
Элинор сжала губы и жестом приказала служанкам и оруженосцам удалиться из комнаты.
— У меня создалось впечатление, что ты приехал сюда ненадолго, направляясь куда-то дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163