Намерение, написанное на ее физиономии, читалось столь явно, что быть бы всему замку разбуженному, если бы не чья-то мозолистая ладонь, заботливо и крепко прикрывшая Гвинпину рот. Тот в ужасе застыл, выкатив стеклянные глаза, и затрясся позорной мелкой дрожью.
– Тихо, брате Гвинпине, всю паству разбудишь! – кротко, но настойчиво велел чей-то голос позади него. Он принадлежал стоящему за спиной Гвина кряжистому монаху в сером пыльном одеянии. Из-под капюшона, однако, предательски пробивалась жесткая рыжая борода, вся в опилках и паутине. В ту же секунду, едва Гвинпин распознал владельца этого елейного, но явно измененного голоса, он тут же понял, кто его дурачил все это время у часовни, шутовски запугивал и нагло потешался. Это был Лисовин, рыжий дьявол!
Друид, однако, уже был хорошо знаком с быстротой Гвиновой реакции, поэтому он тут же поспешно отскочил с тихим хохотом и гримасами, весело поглядывая на возмущенную куклу. Та разинула клюв, силясь что-нибудь произнести, несколько мгновений надувалась, как майский жук перед серьезным полетом, и в бессилии захлопнула его с деревянным треском. Не злой, в сущности, если дело касалось всяческих розыгрышей и шуток, Лисовин протянул руку, чтобы похлопать куклу по спине и сказать ей что-нибудь успокоительно-примирительное, и вдруг он увидел, что глаза Гвинпина с ужасом уставились на что-то, появляющееся сзади, поверх плеча Лисовина. В мгновение ока друид развернулся и принял боевую стойку. Это была его роковая ошибка, так как кукле представилась незащищенной самая мясистая часть тела бородача. В нее и вонзила с наслаждением свой клювище коварная деревянная птица. Друид так и подскочил от боли и удивления, никак не ожидая атаки с тыла. В следующее мгновение они уже рубились, друид ребром ладони, а кукла – деревянным ластом, а затем принялись фехтовать спешно подобранными в пылу схватки жердинами из рассыпавшейся у дверей часовни полусгнившей поленницы. По истечении некоторого времени ввиду относительного равенства сил соперники заключили временное перемирие и в обнимку скрылись в часовне, весьма довольные своей боевой формой, причем Гвинпин твердо считал себя победителем в поединке. Он всегда стремился последнее слово оставить за собой.

Толстые восковые свечи, аккуратно расставленные вдоль стен, освещали зал неясным, рассеянным светом. Лица приятелей сразу же приобрели красноватый оттенок, а отсветы изменили их выражения. Первым делом друид вернул на свое место – а именно на большой гвоздь, вбитый за дверью, – широкий амбарный замок, на который когда-то закрывалась часовня. С его-то помощью друид и напугал куклу. Еще когда он только вошел в часовню, страж ворот сразу привлек его внимание. Изобретательный на крестьянские шутки ум Лисовина немедленно подсказал ему сценарий будущих Гвиновых ночных страстей, и друид, посмеиваясь, прихватил замок с собой. В каждой уважающей себя часовне, какие бы боги ни были в чести у местной паствы, всегда имеется запасный выход для священника. Сметливый Лис сразу же обнаружил выход там, где и предполагал, – за алтарем, скрытый от глаз всякого, кто находится в зале. Тихо прокрасться за спиной куклы к дверям, навесить незакрытый замок и прихлопнуть дужку, чтобы он производил впечатление замкнутого, было для друида, привыкшего часами скрадывать зверя на его собственной тропе, делом техники. Покончив с кознями, бородач не удержался и, схоронившись за домиком служителя, решил добавить драматизма, порядком нагнав на впечатлительную куклу страха подозрительными шорохами, а главное, мерзким хихиканьем, до которого друид был большой охотник. Звуки, так напугавшие Гвинпина, оказались просто талантливым подражанием крику хохочущего зимородка, милой птички с желто-синим оперением и привычкой нырять в воду за мелкими рыбками в неглубоких речушках. В арсенале Лисовина было много гораздо более отталкивающих и одновременно убедительных звуков; по сравнению с их хозяевами печально известные в пернатом мире своими ужасными голосами выпь и сыч выглядели невзрачными серыми соловьями, лирично распевающими сладкоголосые арии и серенады.
Между тем Гвинпин углубился в зал, рассматривая на стенах картины и выложенные мозаикой узоры. В центре одной из них высокий седобородый и седовласый старик в закопченном белом одеянии простирал руку над лесами и полями, где копошились маленькие человечки. В реках плескалась непропорционально крупная по сравнению с людьми рыба с серебристой чешуей, а в небе летели птицы с разинутыми клювами. Старик был, очевидно, добрым, но уж больно строгим, по мнению Гвина; вдобавок у него было слишком властное выражение, не допускающее сомнений в правильности его действий. «Видно, привык, чтобы все ему подчинялись, вот и загордился», – неодобрительно подумал Гвинпин и переключил свое внимание на мерзкие создания с хвостами и рогами, которые отплясывали на костях какой-то дикий зажигательный танец. «Если только у них не копыта, что вполне вероятно, то у них должны чертовски болеть ноги», – заключил Гвинпин и подмигнул танцорам. С этими по крайней мере было все ясно: злые, мерзкие, зато не гордячки какие-нибудь и толк в веселье знают… У Гвинпина имелся свой, независимый взгляд на мир, а другие взгляды его не очень интересовали, во всяком случае, до недавнего времени.
– Что, знакомых встретил? – озабоченно поинтересовался Лисовин, от чьего внимательного взгляда ничто не ускользало. Он цепко осматривал внутренности часовни снова и снова, словно искал что-то и не мог найти.
– Да, велели тебе привет передавать, по-родственному, так сказать, – не остался в долгу Гвинпин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130