Ивар, которого прокляли и его бывшие товарищи, и уцелевшие русины, так и не объявился, ни в разгромленном стане северных войск, ни в лагерях восточных союзников – балтийских королевств, славенских княжеств и вольных городов. Скрипнул зубами русинский воевода Одинец и поклялся собственноручно разорвать «рыжего» на кусочки, по одному за каждого павшего в его отряде. Однако в отличие от других земляков-воевод, которые в общем-то справедливо считали, что северяне намеренно нанесли удар по отряду Одинца, предварительно ослабив его силы, бородатый русин был почему-то твердо убежден, что разгром русинских разведчиков был очень выгоден кому-то в лагере союзников, отношения между которыми были всегда непростыми.
Будучи в этом абсолютно уверенным, много знающий и мало говорящий Одинец это ни с кем не обсуждал, только велел своим людям, уцелевшим в жестокой сече, оставаться на Колдуне до отхода последнего корабля и перевернуть на острове каждый камень, прочесать все леса, что успеют, заглянуть в каждую трещину, которых, увы, немало было в скалах на северной стороне побережья. Оттуда в беспорядке все еще отплывал на лодках и больших плотах поверженный кочевой Север – не всем досталось места на кораблях, да и немало пожгли их лазутчики победителей.
Даже когда отплывали русины, Одинец долго и мрачно смотрел на отдаляющийся остров, очевидно, коря себя за то, что так и не нашел предателя. Скорбел он и о погибшем старшине балтских таинников, с которым его связывала если и не дружба, то большое и искреннее уважение – было немало случаев, когда союзным разведкам волей-неволей приходилось объединять свои усилия, и не было здесь места подозрениям и недомолвкам, всех объединяло дело, трудное и опасное. Разведчики балтов тоже ничего не знали о судьбе Ивара Предателя, втайне надеясь, что сгинул «рыжий» на острове от своей, чужой или шальной стрелы или меча, и вскоре рассеется тень предательства, которая легла на балтских таинников вовсе не по их вине.

Травник помолчал, глотнул воды из ковша, вытер губы.
– А после говорили, что видели на этом острове Ивара, или это только его тень неприкаянная бродила по кладбищам, как говорили проезжие рыбаки. Появился он здесь якобы через год, и на глаза обычным людям не попадался. Рыбаки слышали об Иваре от охотников, что повадились в первые годы после битвы на Остров Колдун за пушным зверем. Тот расплодился на острове, разжирев на мертвечине, и пушнина здесь была особенного блеска и отлива. Охотники будто бы видели порой тень проклятого, который по ночам выходил на берег, сидел там у самого прибоя неподвижно, словно окаменевший. А вот следов предателя Ивара охотникам не попадалось, оттого и пошла молва, что это только призрак, дух разведчика, который дорогой ценой заплатил за попытку спасти свою полюбовницу. А дом Ивара остался на острове, и потому он такой крепкий да нетронутый лихими гостями – видать, боятся призрака рыбаки, да и сам этот остров они посещают неохотно, говорят, что над ним навеки повис кладбищенский дух.
– Что до меня, то я призраков не боюсь, – решительно заявил Март. – Мне непонятно другое: чего ради нужно было свозить сюда столько войска и тем, и другим? Неужто на материке биться было нельзя? Ерунда какая-то выходит…
– Мне бабушка когда-то сказывала, что против этой битвы на острове были и северяне, и Балтия, – подала голос Эгле, которая все это время молча слушала Травника, изредка поглядывая на Коростеля.
Ян уже давно приметил, что после Юры и встречи с Рутой Эгле стала чаще останавливать на нем задумчивый взгляд своих карих глаз. Да и звать его «Янчиком», как в день их первой встречи в лесу, Эгле перестала; теперь она чаще всего вообще не обращалась к нему по имени, словно оно чем-то смущало ее. И странное дело: когда Коростель случайно ловил ее взгляд, он чувствовал, что, глядя на темноволосую внучку друидессы, забывает о Руте и даже вообще ни о чем не думает в эти мгновения. А больше всего его смущало, что это ему было даже немножко приятно.
– Да, на первый взгляд, смысла перебрасывать сюда такую рать не было, – согласился Травник. Он нервно забарабанил пальцами по миске, куда пересыпал меру семян из своего любимого мешочка, потом вздохнул и встал из-за стола. – И самое странное, что теперь уже мало кто знает, из-за чего, собственно говоря, и разгорелся-то весь сыр-бор. Одно несомненно: тогда кто-то очень удачно подергал за ниточки.
– Какие такие ниточки? – удивился Коростель.
– Жаль, Гвинпина нет, – усмехнулся Травник, – он бы тебе разъяснил. Вся эта история с битвой на острове посередь моря очень напоминает мне страшный спектакль с куклами, которых тянут за ниточки, а они дрыгаются так, как этого хочет мастер-кукольник.
– Только хозяин кукол оказался таким хитрецом, что ловко подцепил обе стороны – и Север, и Восток, – покачала головой девушка.
– Верно, – засмеялся Симеон. – Очень верно, девочка. Вполне может быть, что этот мастер кукол считает себя здесь хозяином. А это значит…
– Что он – ни на той и ни на другой стороне, – подытожил Ян, и Март одобрительно кивнул.
– Ой, ребята, боюсь, не знакомые ли тут уши торчат, – покачал головой Травник, и его глаза на миг приобрели стальной оттенок. Коростель боковым зрением увидел, как у Марта сжались кулаки и заиграли желваки на скулах. Эгле отвернулась к окну. А Ян вдруг впервые за много дней вновь почувствовал на груди ключ Камерона, его тяжесть, остроту тонкого и крепкого шнурка, режущего, врастающего в шею холодной струной так и не открытой тайны.
– А вообще-то, я все утро спросить хотела, – неожиданно усмехнулась Эгле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127