Лежала, напряженно выгнув спину. С ее рубахой я справился одним движением: взял с боков за край подола и вытряхнул из нее тело. Все эти наши игры так меня завели, что заниматься прелюдией у меня уже не было никакой возможности, и я как хищник набросился на сгорающую, плывущую революционерку. Стоил только прикоснуться к ней, как Даша забилась в оргазме. Это так меня завело, что все у нас кончилось в ту же секунду.
Позже, когда прошла первая острота близости, мне стало казаться, что в том, что произошло между нами, как это ни странно звучит, доминировало не половое влечение. Конечно, и в этом дедушка Фрейд полностью прав, в основе такого рода человеческих отношений всегда лежит сексуальность. Однако, не только это побудило нас совершить внезапный непродуманный поступок. Главная причина, толкнувшая нас друг к другу, находилась в иной плоскости – не сексуальной, а социальной. Заключая друг друга в объятия, мы как будто отгораживались и прятались во внезапно вспыхнувшей страсти от того страшного, что наваливалось своей серой тупостью и обыденной неизбежностью гибели.
Время и люди, живущие в нем, способные убить за малиновые штаны или бутылку водки, вызывали подсознательный страх. Наверное, нам обоим в тот момент нужна была какая-то опора, которой мы не находили не только в своих силах, но и в законе, и незыблемости порядка. Эту опору нужно было найти где угодно, хотя бы в другом человеке, в его любви, жалости, понимании, в конце концов, в живом теле.
Когда кончился первый взрыв короткой страсти, я так и не вышел из Даши, остался в ней, и мы лежали, обнявшись насмерть, не шевелясь, как будто перетекая друг в друга. В этот момент было неважно, красива ли она, желанна, главное состояло в том, что и ей, и мне была нужна защита, возможность отгородиться от страшного и жестокого мира, в котором давно не было революционной романтики, возвышенного бескомпромиссного Овода, а осталось насилие, постоянный страх, голод и грязь.
– Обними меня крепче, – прошептала Ордынцева и прижалась сама, обхватив мою грудь сильными, тонкими руками, как бы компенсируя бережную нежность моих объятий.
– Тебе не тяжело? – тихо спросил я, пытаясь перенести свой вес с ее тела на локти.
– Нет, нет, останься, – испугавшись, что сейчас все может тотчас кончиться, попросила она. – Мне с тобой так хорошо!
– Тебе не больно?
– Нет, что ты! – ответила она не на мой вопрос, а на свое выстраданное. – Ты даже не представляешь, как мне последнее время было одиноко и страшно!
– Знаю, – ответил я, вспоминая ожесточенное лицо пламенной революционерки. – Да, заездила вас Великая Октябрьская социалистическая революция…
Даже теперь, в момент, когда нельзя было думать ни о чем, кроме того, что происходит, нас не отпускала политика.
– Прости меня, но я немного устала, – виновато сказала Даша.
– Да, конечно, – ответил я, перекатываясь на бок, но не отпуская ее. – Тебе хорошо со мной?
– Да, – коротко ответила она. – Только мне нужно вставать, в коммуне будет дискуссия.
– Господи, этого только не хватало! – воскликнул я, чувствуя, что наваждение близостью проходит. – О чем эти придурки собираются дискутировать?
– О платформах большевиков и эсеров в тактике текущего момента. Поверь мне, это действительно очень важно. От мнения низовых организаций зависит, как будет дальше развиваться революционное движение.
– Ты думаешь, от мнения именно этих коммунаров что-нибудь может зависеть? – искренне удивился я. – Они же не знают толком, кто такие Маркс и Ленин, а вы будете обсуждать свои мелкие партийные противоречия, в которых не разобраться даже профессионалу!
– Зависит, наши ЦК вынуждены считаться с мнениями рядовых партийцев. И чья резолюция пройдет в большинстве рабочих коллективов, у той партии больше шансов удержаться у власти.
Я не очень отчетливо представлял, как у нас в стране развивалось революционное движение, тем более, когда касалось таких незначительных для постороннего наблюдателя вопросов, как текущая партийная стратегия и тактика.
– Это коммуна эсерская? – спросил я.
– Нет, здесь сильная большевистская партячейка, и мне предстоит дать ей бой. Мои товарищи по партии очень на меня рассчитывают.
Даша встала, и я, наконец, смог ее толком рассмотреть «а-ля-натураль». Она была тоненькая, худощавая, с ладной фигуркой, округлыми грудями и вполне женственная, Чисто девичьим, гибким движением, Ордынцева наклонилась, подняла с пола свою серую солдатскую рубаху и надела ее через голову. Рубаха была длинная и широкая, почти как платье, и девушка тотчас потерялась в ней, опять став бесформенным «товарищем».
– Ты пойдешь на диспут? – спросила она, натягивая солдатские штаны. Диспут меня никак не волновал, к тому же я так и не успел помыться и отказался:
– Пока вы будете спорить, вода остынет. Так что отложу до другого раза.
– Мне кажется, что тебя совсем не интересует партийная жизнь.
– Давай обсудим мои партийные пристрастия в другой раз, – ответил я, больше интересуясь тем, что сейчас между нами произошло.
Ордынцева опять держала себя почти официально, не смотрела в мою сторону и делала вид, что ничего не случилось.
– Хорошо, – коротко сказал она и вышла из нашей комнатушки.
Я встал с топчана и стал домываться. Вода успела остыть, мыло отвратительно пахло, и вообще все получалось как-то наперекосяк. Никаких романов заводить я не собирался, все произошло спонтанно, на чистом эмоциональном порыве, и мне было непонятно, что делать дальше.
Истратив всю теплую воду, я вытерся полотенцем Ордынцевой, оделся и пошел посмотреть, чем кончится диспут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97