Они отлично знаю, что никто не станет атаковать их или их ближайших соседей, и с энтузиазмом ждут, когда остальные опустятся на тот же уровень.
— Замечательный вывод о человеческой натуре, — сухо произносит Мандорла.
— Они считают, что у них нет врагов, но ошибаются, — с сожалением поясняет Глиняный Монстр. — Они приютили в своих домах злейшего врага: невежество. И не понимают, что даже далекие войны повлияют на них. Смотри!
Южный горизонт озаряется странным светом. Тонкие облака приобретают серебристый оттенок, словно по волшебству, и сам воздух словно оживает.
Это выглядит очень красиво!
Обитатели пустыни появляются из своих домов по мере распространения новости, чтобы посмотреть и восхититься. Чего бы они ни лишились, но способность удивляться — при них.
— Бедные идиоты, — бормочет Глиняный Монстр. — Они и не знают, чего стоит бояться.
Время вокруг них снова ускоряется, как и прежде. Красота неба — лишь моментальный феномен. Она исчезает, но исчезает и синева. Следующие дни едва отличимы от ночей. Обитатели пустыни уносятся прочь, подобно изгнанным духам. Каменные столбы растворяются под землей, как это случилось со зданиями, прежде возвышавшимися на их месте. Пустыня становится подлинной пустыней, и ее безжизненность неудивительна. Солнце шествует по небу, словно багровое пламя, как кровавая рана на темной коже араба или другого жителя Востока. И вот уже небеса извергают тучи града и снега.
Но вскоре небо вновь очищается. Его краски из темно-серых становятся голубыми. Солнце, путешествующее по небу в одну и другую сторону, становится оранжевым, потом желтеет и, наконец, становится ярким, словно вспышка, но новый рассвет не оживляет пустынную землю. Равнина частично скована льдом, прочно обосновавшемся в ущельях и трещинах и постепенно расползающемуся по рекам и прочим водоемам, потом — захватывать горы и долины.
— Это зима мира, — произносит Глиняный Монстр. — Взрыв вызвал пылевое облако такого размера, что оно на время перекрыло жар солнца. Пыль скоро осела. Но атмосфера и океаны должны были заметно охладиться. Растения, чья фотосинтетическая активность основывалась на балансе газов в воздухе, умерли. Теперь дни обрели былую яркость, но фундаментальная система жизни безвозвратно нарушена.
Они ждут и наблюдают, но ничего не меняется. Ледяное поле неизменно, оно завоевывает землю, по крайней мере, в этих широтах, и ничто не омрачит его победы.
— Неужели весь мир погиб? — поражается Мандорла. — Неужто рана, нанесенная людьми, оказалась смертельной?
— Не совсем. Эволюция, должно быть, отброшена на миллионы лет, но многие одноклеточные организмы, несомненно, выжили, и горстка многоклеточных: несколько червеобразных существ, несколько видов насекомых. Это подходящий фундамент для восстановления экосферы целиком, и он займет несколько миллионов лет, но превратится ли то, чем Земля когда-нибудь станет снова, в приют для существ, благословленных самоосознанием… кто знает?
— Неужели ангельское зрение неспособно разглядеть это? — иронически осведомляется Мандорла. — И способна ли ангельская сила с этим справиться?
Глиняный Монстр качает призрачной головой. — Я, скорее, усомнюсь в этом. Думаю, именно этот конкретный сон закончен.
— Но мы все еще здесь, — напоминает ему Мандорла. — Не могу помыслить, что мы обречены созерцать разрушенный навсегда мир, должно быть что-то еще, что мы можем наблюдать.
— Чем бы оно ни было, это, уж точно, не человек.
Пока он как будто парит в космосе, далеко от Земли, неуверенный, на что обратить свое волшебное зрение, Анатоль полагает, что его безмолвные партнеры борются. Ангел, несущий всех троих на своих, не знающих усталости, плечах, видно, приблизился к пределу своих сил — или планов. Он полагает, что ангел просто не знает, что еще показать им или как удержать их внимание. Подобно им, он тоже ждет вдохновения.
Анатоль пытается, на свой лад, вызвать его. Он смотрит по сторонам, озирая немеркнущие океаны звезд, жадный до просветления. Делает усилия, чтобы сохранить чудо своего бытия, парадокс своего существования.
Само бытие, как он понимает теперь, есть продукт противоборствующих тенденций. С одной стороны, существует вечная, неизменная, неуклонная тенденция энергетического распада, в силу которой Вселенная катится к подобному смерти состоянию абсолютной бесформенности. С другой стороны, вместе с неиссякаемым потоком энергии, который есть фундаментальный продукт этого скатывания возникает вихрь, а вместе с ним — и неопределенность. В рамках вихревой ситуации даже малейший намек на шанс может, в принципе, перерасти в нечто большее — даже в нечто беспрецедентное, совершенно новое. Так как Вселенная начиналась с состояния, весьма далекого от равновесия, к которому стремится, вышеупомянутый процесс распада производит нескончаемый поток. Этот поток, становясь уязвимым к турбулентности, есть условие, если не двигатель, всего творения.
Даже если бы от него этого не требовали, Анатоль обнаружил бы во всем процессе красоту: не красоту симметрии, простоты или порядка, но более тонкую красоту странности, смешения, новизны. Он замечает, с одобрения того, кто устанавливает все иерархии и все воздействия, что Вселенная ассиметрична на любом из уровней, а жизнь сконструирована из левых молекул, а мир материи содержит в себе совсем немножко антиматерии, а микрокосм предпочитает вращения в левую сторону. Теперь он может удовлетвориться тем, что Демон Лапласа лишен своего трона, равно как и возможностью наблюдать тонкий часовой механизм Вселенной в действии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137