В какой-то степени душу Тээле угнетает и то, что сестра Лийде там, на хуторе Рая, останется старой девой. Тыниссон, правда, несколько раз заводил разговор о женитьбе и все такое, но девица, видишь ли, не загорается; дело идет к тому, что скоро сестра уже и сама не будет знать, чего или кого она хочет. Когда-то за ней — на свой манер — ухаживал некто Лутс, тоже бывший соученик Тээле, теперь же и он исчез с горизонта.
— Мама! — Лекси тянет мать за рукав. — Чего ты задумалась?
— Ох, дай мне иной раз и подумать немножко. Ведь и ты тоже задумываешься.
— Да, задумываюсь, но сейчас мне скучно.
— Скучно? Иди в старый дом. Там отец и Либле, помоги им.
Правда, отчего бы и не пойти.
Мальчик берет шапку и выходит во двор. Осматривается, разговаривает с собакой, по-умному, как беседовал с собаками и его отец — в свое время. Затем высматривает самую большую лужу и ступает в нее, бродит, смотрит, зачерпнет ли воду голенищем. Во двор въезжает на телеге батрак Мадис, кашляет и выговаривает:
— Парень, парень, что за штуки ты выкидываешь!
А те, там, в старом доме, насыпают полновесные зерна мешки.
— До чего ж велика милость Божия! — Либле вытирает свой слезящийся глаз.
— С чего ты теперь так вдруг это заметил? — Тоотс усмехается.
Да пусть же он, наконец, сам глянет, до чего золотая ржица!
— Да, рожь хоть куда. Небось, Тээле и тебе мешок отвалит.
Ну, он ведь не к тому речь ведет, Кристьян Либле вроде как не цыган.
— Ну да Бог с тобой. Что новенького в Паунвере?
— Новенького хоть отбавляй. В воскресенье в волостном доме сходка…
— Когда там без сходок обходились, — хозяин Юлесоо вновь усмехается. — Небось, Йорх снова выступать будет! Он ведь теперь большой оратор и деятель. Откуда только у него эти слова красивые берутся? Я вот не умею так складно говорить. А он — словно печатает.
— А чего ему не печатать, у него отменная пачка деньжат в банке, и поселенческий надел почитай что в руках.
Попробовал бы поговорить мужик вроде меня. Нет, знамо дело, теперь вроде как все подряд подались в ораторы, какое там, теперь только и есть — сиди в уголке да слушай. Но одно я должен сказать: Йорх Кийр не такой уж дурак. Учитывайте и то, что ума вроде как прибывает вместе с достатком, д-да-а, но он … Нет, ну, хоть бы оно и так, но теперь он все одно вроде как впросак попал.
— В какой еще просак? Ну тебя, Кристьян, опять ты заводишь свои россказни; что с того, что мы с ним в прежние времена были чуток не в ладах, я не люблю пустую болтовню слушать. Я ее уже вдоволь наслушался, так что в ушах гудит.
— Будто бы у меня не гудит. Нет, хозяин, на сей раз это вроде как факт, а не болтовня. Видите ли, эта самая мамзель-портниха не дает Аадниелю ни сна, ни покоя.
— Чего ж она от него хочет?
— Ах, чего она хочет… — звонарь прищуривает свой глаз. — Ну, вы вроде как покумекайте, чего она хочет?
— Откуда мне знать.
— Денег хочет. Дело уже в суде. Послушайте, когда мы в детские-то времена на горке катались, нам вроде как приходилось в горку-то санки затаскивать. А Кийр-барин желает только вниз съезжать, а затаскивать санки вверх это вроде как вовсе и не его работа. И тут… у меня вдруг из памяти вышибло одно слово… Али… али…
— Алименты, что ли?
— Ну да, в аккурат так, и то сказать, вот что оно значит — школьная премудрость, вы сразу словцо выловили. Ну, а я вроде как должен дальше говорить?
— Хватит и того, ежели … это правда.
— Как на духу — правда! Стой, кто-то во двор въехал. Давайте-ка я погляжу.
— Небось, Мадис.
— Нет, Мадис уже раньше заявился; это кто-то из чужих. Аг-га, я ж говорил — кистер!
— Кистер? А этот чего тут не видел? Может, велим сказать, что меня нет дома? Больно уж любит долго поговорить. Лучше бы уж пришел мой школьный приятель Аадниель Кийр, давненько я с ним не встречался.
— Не поминайте на каждом шагу этого старого висельника — не то, глядишь, тоже пожалует. Он теперь в аккурат тем и занят, что скачет по деревне и делает политику. Тут как-то я видел его даже в бор… бор… Ну вот, опять выскочило из головы одно новое словцо, вроде как розгой выбили. Э-эх, стареть я стал, ни на что уже не гожусь. Ну да один черт… дочушка-привереда проживет уже и сама по себе, а нам с Мари вроде как пора уходить куда следует.
— А знаешь, Либле, что я сделаю, когда ты отправишься куда следует? Ясное дело, в том случае, ежели проживу хотя бы на четверть часика дольше тебя. Я залезу на колокольню Паунвереской церкви и ударю в колокол… в честь твоего погребения. Ты столько лет бухал в этот инструмент… надо же и мне в кои-то веки… глядишь, Йорху Аадниелю снова будет о чем поговорить. Несколько минут назад я сказал, что не люблю пустой болтовни, но иной раз… Силы небесные, куда же подевался наш кистер? Об одном тебя прошу, Либле, будь благоразумным и вежливым. Пусть меня называют хоть Иаковом, хоть Иудой, но он, этот чертов кистер, все же был моим… моим… Ну, теперь ты мне помоги — уже и я становлюсь забывчивым. — И, опуская наполовину наполненный мешок, Йоозеп добавляет. — Похоже, я тоже стареть начинаю. Еще эта осень … Да, теперь я многое понимаю лучше, чем прежде — помнишь ли? — только вот никак не могу до конца смириться с этой своей вялостью — я есть и меня нету, но я все же есть.
Либле ни слова не отвечает, лишь поднимает палец — он чуть было не сморкнулся на милость господнюю, отличное зерно!
— Идет!
— Кто?
— Да кистер же. Истинно говорю вам, хозяин, я постараюсь быть вежливым. А ежели и скажу какое слово, так окажите милость, постучите меня по спине, есть эдакая порода людей — глупеют как раз со спины. Один из них вроде как я, а второй… сейчас войдет в дверь. Буду вежливым, ежели Бог поможет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99