Я принимаю ваше предложение.
– И я сама поведу их в бой, – добавила она.
Сендарус прожег ее взглядом, но Чариона не отвела глаз.
– Такова цена, – указала она.
– Вы будете находиться под мои началом, – сказал он.
– Конечно. Ведь у вас Ключ Меча. Гален Амптра вчера очень ясно объяснил мне положение дел. Вы согласны?
Сендарус не мог произнести ни слова, но кивнул.
– Хорошо. Мои войска будут готовы через час.
– Мы выступаем через полчаса, – процедил он сквозь плотно стиснутые зубы и, развернув коня, отъехал от нее.

Генералы Салокана, уверенность которых благодаря недавней победе резко повысилась, убеждали его повернуть обратно.
– Мы доказали, что можем схватиться с армией Аривы и разбить ее. Так давайте же завершим дело и возьмем Даавис.
Но Салокан их не слушал. Он понимал разницу между победой в стычке и победой в сражении. А также понимал, что даже если он столкнется с основными силами Аривы и разгромит их, его собственная армия понесет при этом такие потери, что будет не в состоянии начать новую осаду Даависа или произвести успешный штурм города. Он уже проглотил свою гордость.
Кроме того, если Гренда-Лир в свою очередь попытается вторгнуться в Хаксус, мстя за его вторжение, у него был более чем равный шанс отбить нападение, и тогда вариант возвращения в Хьюм со свежей армией будет реальной возможностью. Осенняя кампания имела то преимущество, что оставляла зиму между любым ответным ходом из Кендры. Возможно, ему следовало подумать об этом, прежде чем начинать свое нападение на исходе зимы.
«Ну, я проигрываю и учусь на своих ошибках», – сказал он себе. В отличие от своего отца, который проигрывал, а потом проигрывал вновь. Что бы ни произошло, этого он делать не собирался.

ГЛАВА 28

Отец Поул находился в покоях примаса, в СВОИХ покоях – ему приходилось постоянно напоминать себе об этом, – стоя на коленях. Глаза его были закрыты, а рассудок, как таракан, метался по воспоминаниям о Гиросе Нортеме, по всем когда-либо сказанным им словам, когда-либо преподанным урокам, по всем его намекам на величайшую тайну их религии.
– У бога есть имя, – сказал ему однажды Нортем, – и это имя есть все, чем может быть бог.
А в другой раз он сказал Поулу:
– Единственное слово открывает все, что только можно знать о боге.
«Так, значит, имя бога – единственное слово?» Он сцепил руки так крепко, что побелели пальцы, и молился так неистово, что жилы на висках вздулись подобно узорам на заиндевелом оконном стекле.
– Одна тайна, Владыка – вот все, чего я прошу, – молился он. – Одна тайна, дабы явить мне всю чудесность твою. Одна тайна, дабы позволить мне продолжать дело твое.
Он ждал голоса, шепота, знака, вообще чего угодно, способного указать ему правильное направление, но услышал лишь безмолвие собственного тяжкого греха.
– О Владыка, признаю, я слабый человек. Но я буду сильным для тебя, если только ты мне дозволишь.
Он попытался мысленно представить себе, каким должен быть с виду бог. Когда он был еще зеленым юнцом, бог столько раз являлся ему во сне, что лицо его было более знакомым, чем физиономии товарищей-послушников. Так почему же теперь, когда он был светским главой Церкви, Господень лик отвратился от него? Неужто грех его был столь велик?
– Яви мне лик свой, Боже, дабы я мог назвать тебя именем твоим.
И ответ пришел так внезапно, что глаза у него открылись от удивления.
– Когда ты назовешь меня именем моим, то узришь лик мой.
Голос этот принадлежал ему самому.

Деджанус прижал руки Иканы к постели, вонзаясь в нее. Он не смотрел ей в лицо, а уставился в пространство прямо перед собой. Женщина крякнула под его тяжестью, и он гадал, от удовольствия это или от боли. Она никогда об этом не говорила, а просто принимала его, как шлюха, – каковой она, собственно, и была.
Кончив, он рухнул на нее, тяжело дыша, словно пес после долгой погони. Икана выскользнула из-под него и быстро оделась.
– Что за спешка? – спросил он.
– Моя смена еще не кончилась.
– Хозяин будет не против. Он знает, кто я.
Икана не ответила, но торопливо покинула комнатушку на втором этаже таверны, которую хозяин отводил как раз для таких встреч.
Переведя дух, Деджанус уселся на постели и сделал большой глоток из оставленного им на полу кувшина. Ему пришло в голову, что он не очень-то нравится Икане. Ну, это не имело значения, покуда та держала язык за зубами, а ноги раздвинутыми. Он усмехнулся этой мысли.
«Ну и остряк же ты, стервец», – подумал он про себя.
Он улегся на постель, перевернулся на спину и допил вино.

Отец Поул снял с книжной полки у своей постели «О Теле Божьем». За последние несколько недель он проштудировал ее уже с десяток раз. Он тщательно переворачивал каждую страницу, высматривая любую пометку, любой знак, какой Нортем мог оставить, а он пропустить. Слов он не читал, слова больше ничего не значили для него, но Поул надеялся, что какое-то значение имелось в самой книге, в том, как она была украшена или выполнена – в неправильно помещенном орнаменте, или незаконченном предложении, или странной иллюстрации.
«Пожалуйста, Боже, дозволь мне найти сей знак».
Он закончил книгу, отбросил ее в сторону и взял с полки «Медитации Агостина». Эта книга была намного больше, но он внимательно проглядел каждую страницу. Закончив с ней, он просмотрел «Семь Епитимий Великого Грешника», а затем жизнеописание Марголая, первого примаса, и все другие книги, которые Нортем считал достаточно глубокими, дабы держать у себя в покоях.
Иной раз он наталкивался на сделанную рукой Нортема заметку на полях, обычно рядом с какой-то подчеркнутой фразой в тексте, но в каждом случае заметки содержали не больше, чем жалкие откровения, вроде «Теперь я понял!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123