И вот теперь, видя кирпичные стены дома, глицинию, которую начала сажать под окнами еще его мать, каменную панель над дверью, с которой время уже понемногу стирало рельеф с прыгающим зайцем, Эдуард почувствовал, что готов принести любую жертву, лишь бы время от времени возвращаться домой.Брайан, его слуга, спешился и подвел Байярда к тумбе, прежде чем к ним подоспел грум; Эдуард сурово взглянул на Брайана, который с неохотой передал поводья обеих лошадей незнакомцу. Грум, молодой парень, который прежде служил у сквайра из Хаддерсфилд, только начинал усваивать изысканные манеры слуги знатного господина. Эдуард с любопытством заметил его деревенское смущение, но понял, что оно было вызвано поведением Брайана. Клем ждал у двери и с жаром приветствовал странника, который был уверен, что его здесь забыли; принимая из рук Эдуарда шляпу, Клем улыбнулся всего один раз, и этого оказалось достаточно, чтобы гость почувствовал себя желанным. В это время к ним присоединился старый Клемент, который стал ходить еще медленнее, ибо его болезнь обострилась, и оказал Эдуарду еще более радушный прием.– Мастер Эдуард! Как приятно вновь видеть вас дома, сэр. Надеюсь, вы немного побудете здесь? Мы много слышали о том, как вам повезло – в округе об этом только и говорят. Хозяин и хозяйка в зимнем салоне. Клем, позаботься о слуге мастера Эдуарда.Клемент никогда не питал привязанности к Мэри, хотя оказывал ей уважение, которого была достойна, по его мнению, хозяйка дома Морлэндов, а во всем остальном он поддерживал Эдуарда. Клем увел Брайана, и Клемент с неожиданной быстротой заковылял в гостиную, которую он, как и многие старые слуги, все еще называл по привычке зимним салоном.– Как ты себя чувствуешь, Клемент? Приступы участились?– Конечно, не без того, мастер. Они появляются и исчезают, а в последнее время стали куда тяжелее. Вдобавок меня замучил ревматизм – от него я стал совсем неповоротливым и неуклюжим. А вот вы, мастер, выглядите хорошо.– Ты же помнишь, я ничем не болею.– Конечно, мастер, в детстве вы не болели ни разу. Вам и тогда улыбалась удача... – Клемент кивнул и открыл дверь в гостиную своим прежним, величественным движением. Ральф вскочил и бросился обнимать Эдуарда прежде, чем Клемент успел что-нибудь сказать.– Добро пожаловать, мой дорогой Нед! Я рад, что ничто не помешало твоему приезду. Клемент, принеси чай.В зимнем салоне было тепло, и Эдуард увидел, что несмотря на хорошую погоду, здесь горит камин. Ральф проследил направление его взгляда и тихо добавил:– Надеюсь, тебе не будет здесь слишком жарко. Мэри постоянно мерзнет.– Нет, здесь даже приятно, – поспешно успокоил его Эдуард, говоря искренне, ибо ему было отрадно видеть огонь в старинном камине, над которым находились изображение герба Морлэндов и портреты Нанетты и Пола Морлэнда. Зимний салон был самой старой комнатой дома, не изменявшейся с тех пор, как он был построен. Салон украшали гобелены медовых тонов; высокие узкие окна, выходящие в сад, заканчивались вверху лепными карнизами. Напротив камина висели портреты более позднего времени – портрет Мэри Моубрей в бледно-голубом шелковом платье, опирающейся рукой на щит, украшенный гербом ее отца, который она принесла в семью: на серебряном поле три скрещенных алых жезла. Эдуард-младший, став хозяином, мог носить этот герб наряду с гербом отца.Все дети собрались в комнате, вежливо притихнув, пока Эдуард беседовал с Ральфом. Каждый их них – Эдуард-младший, Эдмунд, Ральф, Сабина, Джеймс Мартин и малышка Дэйзи – готовился почтительно поприветствовать гостя. Однако прежде ему требовалось совершить трудный шаг – подойти и поздороваться с Мэри. Она сидела в полутемном углу возле камина.– Иди, поговори с Мэри, – попросил Ральф. – Она рада видеть тебя здесь.Эдуард шагнул вперед в тот самый момент, когда Мэри наклонилась, оказавшись в полосе света. Потрясение оказалось настолько сильным, что несмотря на все желание сдержаться и не показать виду, Эдуард не мог поднять руки. Он никогда бы не додумал, что человек способен так сильно измениться за столь короткое время – перед ним сидела изможденная, белая тень, закутанная в одежду Мэри. По досадной прихоти случая, она была одета в платье из бледно-голубого шелка, подобное платью, в котором она была на портрете, и Эдуарду, отчаянно старающемуся сохранить невозмутимое выражение лица, стоило огромных усилий не смотреть на портрет, так страшно отличающийся от оригинала. Голубой шелк висел, как на манекене; руки Мэри, на портрете такие сильные и крепкие, теперь как ветки выступали из-под шелка рукавов; на ее пальцах, лежащих на коленях, не было ни унции плоти – только кости, обтянутые кожей, слишком большие для тоненьких запястий. Мэри надела знаменитое ожерелье из черного жемчуга, но если на портрете оно плотно облегало белую шею, то сейчас печально свисало на ключицы, а шея стала худой и жилистой, она казалась слишком непрочной, чтобы держать голову Мэри. Только волосы остались прежними: на портрете они были распущены, хотя обычно Мэри заплетала их в косу и укладывала ее вокруг головы. Теперь же она вновь стала распускать их, так как из-за слабости ей было трудно удержать их тяжесть.Мэри взглянула на Эдуарда, и на нее нахлынула горечь: по его лицу она поняла, какой болезненной выглядит. Мэри знала, что слуги уже перешептываются о ее болезни и ждут, когда она умрет – многие из них только радовались смерти хозяйки. Иногда она слышала, как слуги говорят, что у нее вовсе не беременность, а злокачественная опухоль. Неужели эти слухи дошли и до Эдуарда? И он явился позлорадствовать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125