Маринку, заслоненную широченным халатом какого-то старика, он не заметил…
Низко поклонившись озорно и буйно кричавшей толпе, Кодар слез с коня и сразу же затерялся в праздничной сутолоке.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Нигде в России в праздник не резали скота и не ели столько мяса, как в зауральских степях. В праздничные дни даже ковыль вокруг селений казался пропитанным запахом дыма, вареного и жареного мяса.
У громадных казанов, где тонкими струйками к небу поднимался голубой кизячный дымок, с раннего утра и до позднего вечера с деревянными половниками в руках стояли и сидели усталые темнолицые киргизки.
Приготовление пищи совершалось с какой-то неторопливой торжественностью. Ловко орудуя ножами, женщины полосовали мучные сочни на небольшие квадратные лепешки и бросали их в казаны.
Вокруг вертелись, хныкали заброшенные детишки; до них ли в такую жаркую пору! Иной подползет к матери, ухватится за подол, теребит его грязными ручонками и воет, словно кутенок. Ему суют в рот кусок теплого бараньего жира, а он отворачивается или, сердито насупив брови, швыряет жир собакам. Псы лежат, вытянув лапы, вяло помахивая хвостами…
По окончании байги в большой юрте с пологим куполом братья Беркутбаевы, Жумагул и Мирза, приготовили для особо важных гостей обильный праздничный обед. Жумагул, невысокий, сероглазый, с реденькой бородкой на круглом лице, повел гостей к юрте из белых кошм. Младший, рябоватый Мирза, только вчера возвратившийся из далекой поездки, прижимая унизанные перстнями руки к мягкой шерсти белого чапана, низко поклонился и распахнул двустворчатые, украшенные резьбой двери.
Среди гостей были Хевурд-старший, Горслей, управляющий Троицкого золотопромышленного общества, Шпак, Иван Степанов, высокий бородач Роман Шерстобитов, Матвей Буянов с сыном Родионом, станичный атаман Гордей Севастьянович Турков.
Василий и Кодар, решивший примириться со своими врагами и поэтому принявший приглашение, подходили к юрте последними.
– Я уже, Василий, шибко по-русски читаю, – говорил Кодар. – Книги, что ты мне дал, прочитал все. Тот, кто их писал, наверное, был такой же умный, как ваш акын Пушкин.
Кондрашов улыбнулся.
– Понравилось? Значит, понятно пишет?
– Когда читал, думал, что из родника в жаркий день свежую воду пью, – ответил Кодар.
– А Пушкина тоже любишь? – спросил Василий.
– Тоже. Наш Абай переложил стихи Пушкина на язык простого народа. Разве ты не знаешь песни Абая?
О знаменитом казахском поэте Василий немного слышал от ссыльных. Он стал подробно расспрашивать Кодара. Разговаривая, они остановились неподалеку от юрты.
– Я никогда не видел Абая, но много знаю его песен, – сказал Кодар. – Однажды в степи, далеко отсюда, мы со старым Тулегеном увидели большое скопление народа. Когда подъехали ближе, услышали громкие крики и плач. Тулеген склонил голову и сказал: «Ушла на небо чья-то душа… Если ты голоден, то скачи к дому, в котором идут поминки…» Это у нас есть такая поговорка. Мы поскакали. Я этого никогда не забуду. – Кодар замолчал, снял тюбетейку и, широко раскрыв задумчивые, увлажненные глаза, посмотрел на небо… Помолчав, снова заговорил, горячо и проникновенно: – Человек, который имеет хорошее сердце, переживет любую беду. Он не набросится на человека, как степной волк на овцу, не станет пить чужую кровь. А наши старшины и баи все хотят чужой крови. Так говорил Абай. Так в тех книжках написано, что ты мне дал. Абай учил народ, как надо лучше жить, а старшины зарезать его хотели, убить… Много я узнал в тот день. Когда мы подъехали ближе, люди шумели, как река… Мы попали на поминки… Это было около Чингисских гор. Там зимовал род Абая, там теперь и могила. Вечером я сидел у костра и ел мясо. Думы мои были такие, что мясо казалось не сладким. Я по порядку вспомнил всю свою жизнь. На небе тогда блестели звезды, кругом слышались негромкий разговор и печальные песни, которые оставил своему народу Абай. Я тогда сказал себе: «Кодар, пусть у тебя будет такое же сердце, как сердце похороненного сегодня человека…» А у него было сердце батыра. До этого у меня, наверное, было немножко волчье сердце… На другой день я впервые не покорился моему другу и учителю Тулегену и поступил по-своему. Я тогда решил прекратить бродячую жизнь и вскоре откочевал на свою родину. Мне шибко хотелось учиться, сделать добро людям. Все добытые на скачках деньги я роздал беднякам. Сам начал складывать песни и пел их один в степи… У нас ведь так говорят: «Каждый ребенок болеет от рождения всеми детскими болезнями, а начиная подрастать, болеет стихами…» Теперь я открываю книгу, и книга говорит со мной, как живой человек. Где бы я ни был, что бы я ни делал, я всегда вспоминаю Абая. А когда читаю по-русски, я вспоминаю тебя и сто раз говорю тебе спасибо. Ты для меня больше, чем брат…
В это время в дверях показался Мирза, приглашая задержавшихся гостей, помахал им рукавом чапана.
Василий молча пожал руку Кодару, и они вместе вошли в юрту. Гости осматривали богатое убранство юрты и тихо разговаривали. Одна из жен Жумагула, видимо самая красивая, позванивая серебряными, украшавшими ее грудь монетами, брала наложенные на сундуках подушки и кидала их для гостей на бухарский ковер.
На широкой скатерти шумел самовар, вокруг были расставлены чашки. Гостям подали до блеска начищенные кумганы и медные тазы. Все по примеру хозяина неторопливо вымыли руки и приступили к чаепитию. А когда принесли кушанья, в те же чашки разлили вино и водку. Задымился в больших деревянных блюдах бешбармак. Перед гостями на тарелках лежали серебряные вилки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146