Дрожащему человеку осталось лишь подчиниться, однако кавалькада достигла границы только через двое суток. Там ее ждал Тенжински с тремя сотнями татар.Дю Гаст не смог скрыть улыбку; его слова о неразумности затеи подтвердились.Тенжински упал на колени перед королем.— Я следовал за вами, Ваше Величество, — сказал он, — чтобы попросить вас возвратиться в Краков. Ваши подданные охвачены горем, потому что вы бросили их. Вернитесь, Ваше Величество; вас ждет радушный прием. Ваши подданные проявят покорность и любовь к вам.— Мой дорогой граф, — сказал Генрих, — вы должны знать, что меня отзывают на родину. Я имею право на французскую корону. Не думайте, что я не вернусь в Польшу, если сейчас я спешу во Францию… в страну, которую полюбил с детства.— Ваше Величество, вы не найдете во Франции таких верных и любящих подданных, как в Польше.— Дорогой Тенжински, ваши слова глубоко тронули меня. Но не просите меня вернуться сейчас с вами. Я прошу лишь понимания. Думаете, я смогу навсегда остаться вдали от нашей дорогой Польши? Вы должны возвратиться в Краков и позаботиться о делах до нашей новой встречи. Будьте уверены, дорогой граф, она произойдет скорее, чем вы можете представить.Тенжински с большой торжественностью уколол руку кинжалом; кровь обагрила его браслет.— На этом украшении — моя кровь, Ваше Величество. Возьмите его, прошу вас. Он послужит вам напоминанием о том, что в случае необходимости я отдам ради вас всю мою кровь.Генрих снял с пальца кольцо с бриллиантом и отдал его графу вместо браслета.— Возьмите это в память обо мне, — произнес он.— Я могу сказать подданным Вашего Величества, что вы скоро вернетесь к нам, что это — всего лишь короткий визит во Францию?— Вы можете сказать им это, — заявил Генрих.Тенжински заплакал; татары смущенно смотрели на него. Генрих со своими спутниками пересек границу.— Вперед, в нашу любимую Францию! — закричал король. — Никогда ноги нашей не будет в этой стране варваров.Но, покинув Польшу, Генрих осознал, что он не спешит оказаться на родине. Положение короля возлагало на него большую ответственность, к которой он не стремился. Править Францией будет не столь приятно, как изображать из себя правителя Польши. Он с раздражением думал о скучных гугенотах и фанатичных католиках, которые вечно ссорились между собой; он думал о своей властной матери, об аморальном брате, о хитрой сестре. Он с удовольствием оттягивал момент встречи с ними.В Вене в честь прибытия нового короля Франции устроили большие торжества. Генрих не мог уехать сразу после них; это выглядело бы невежливо. А великолепная Венеция встретила его так, что венский прием мог показаться холодным.Как приятно было отдыхать в позолоченной гондоле с восемью гребцами в турецких тюрбанах на виду у венецианцев, с восхищением глядевших на сверкающую польскими и французскими бриллиантами фигуру короля!Он не мог расстаться с Венецией. Он отличался повышенной восприимчивостью к красоте, получал громадное удовольствие от прогулок по Большому Каналу, от любования венецианскими красавицами, махавшими ему руками из освещенных окон, от общения с писателями и художниками. Как он вытерпел эти месяцы в варварской стране? Он позировал художникам, писавшим его портреты, гулял по Риальто в одежде простого человека, покупал духи, которых он не мог достать с начала того, что он печально называл своим «изгнанием». Он приобретал в большим количестве драгоценности.— Мои дорогие, — сказал Генрих своим молодым друзьям, надушив их новыми духами и повесив им на шеи недавно купленные ожерелья. — как приятно снова оказаться в культурной стране!Начали прибывать срочные депеши от королевы-матери. Она выехала со своей свитой к границе и ждала там Генриха. Народ мечтал поприветствовать своего короля, писала Катрин.Генрих состроил гримасу. Он не был уверен в том, что во Франции его ждет теплый прием. Он не мог забыть озлобленных мужчин и женщин, вышедших на улицы Фламандии; они оскорбляли Генриха, бросали в него грязь и навоз.Но призывы Катрин нельзя было игнорировать бесконечно. Генрих понял, что он должен попрощаться с радушными венецианцами и направиться к границе.Встретив сына, Катрин горячо обняла его.— Наконец-то, мой дорогой!— Мама! Желание увидеть тебя не позволяло мне заснуть в эти последние дни. Изгнание оказалось ужасным, трагическим.— Оно закончилось, мой дорогой. Ты дома. Ты — король Франции. Мне нет нужды объяснять тебе, как я ждала этого дня.Она пристально, изучающе посмотрела на него. За шесть месяцев он, казалось, постарел на шесть лет. Подобное происходило со всеми ее сыновьями. Они быстро сгорали. Они обретали зрелость в юные годы и становились стариками на третьем десятке лет. Катрин боялась, что он станет таким же слабым и болезненным, как Франциск и Карл.Она сказала ему, что рада его здоровому виду — Катрин знала, что Генрих не выносил критические замечания, особенно относительно его внешности.— Ты выглядишь моложе, чем до отъезда, мой дорогой. Позже ты должен будешь рассказать мне о днях изгнания.Она сообщила, что взяла с собой Аленсона и Наваррца.— Они находятся под присмотром, — добавила Катрин. — Я привезла их в моей карете, они постоянно живут рядом со мной. Мы должны следить за этой парой.Во время торжественного вступления в Лион Катрин ехала рядом с сыном. Отныне так будет всегда, решила она. Я постоянно буду находиться возле него, мы будем вдвоем править Францией.Лион пробудил в Катрин горькие ассоциации. Она вспомнила другое вступление в этот город — весьма давнее — когда ее, королеву Франции, сильно унизили почести, которых удостоилась любовница короля, Диана де Пуатье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121