Костюмы носил в основном из синтетики, и ни один из них не был тройкой. Ему нравились американские рубашки с пуговками на воротнике и башмаки на резиновом ходу.У него было приятное лицо – мускулистое и с волевой складкой у рта, маленькие карие глаза. Такие называют ирландскими. Распознать, кто он, было совсем не просто. Если ему случалось заглянуть в какой-нибудь из лондонских клубов, портье никогда не путал его с постоянными членами, а в берлинских ночных ресторанах ему без разговоров давали лучший столик. Он выглядел человеком, с которым шутки плохи, который знает счет деньгам и своего не упустит, даже если придется действовать не совсем по-джентльменски.Стюардесса нашла его интересным мужчиной. Она предположила, что он с севера Англии (и это, в общем, соответствовало действительности) и что он богат (а это действительности не соответствовало), что ему лет пятьдесят (и это было близко к истине) и что он одинок (а это было верно лишь наполовину: когда-то он разошелся с женой, где-то росли его дети, теперь уже подростки, и алименты на них перечислялись через один не совсем обычный банк в Сити).– Если хотите еще виски, – сказала стюардесса, – вам следует поторопиться. Через двадцать минут мы приземлимся в Лондоне.– Мне хватит.Он даже не взглянул на нее. Он смотрел в окно на серо-зеленые поля Кента.Фаули встретил его в аэропорту и повез в город.– Контролер просто взбесился из-за Карла, – сказал он, искоса поглядывая на Лимаса.Тот кивнул.– Как это произошло?– Его застрелили. Мундт достал его.– Насмерть?– Во всяком случае, сейчас он уже мертв. Хотелось бы надеяться. Все сорвалось в последний момент. Ему не следовало так жать на педали. Они ведь ничего не могли знать наверняка. Разведка прибыла на КПП, когда он уже прошел его. Они включили сирену, и часовой пристрелил его метрах в двадцати от линии. Упав, он еще шевелился, а потом затих.– Разнесчастный сукин сын.– Вот именно, – сказал Лимас.Фаули не любил Лимаса. Впрочем, узнай Лимас об этом, ему было бы наплевать. Фаули был из тех, кто состоит в клубах, носит дорогие галстуки, дорожит реноме спортсмена и делает карьеру в разведке, ведя служебную переписку.– Где вы сейчас служите? – спросил Лимас.– В отделе кадров.– И вам нравится?– Чрезвычайно.– А что теперь будет со мной? На свалку?– Об этом лучше услышать от самого Контролера.– Но вы в курсе дела?– Разумеется.– Тогда какого черта вы не скажете?– Извините, старина, – важно проговорил Фаули, и Лимас почувствовал, что вот-вот сорвется. Но потом решил, что Фаули просто делает вид, будто что-то знает.– Ладно, скажите мне только одну вещь, если вы не против: стоит ли мне подыскивать себе жилье в Лондоне?Фаули почесал за ухом.– Не думаю, дружище, не думаю.– Нет? Ну и слава Богу.Они припарковались на стоянке возле Кембриджской площади и вместе вошли в вестибюль.– У вас, конечно, нет пропуска? Заполните-ка вот этот листок.– С каких это пор у нас тут пропуска? Маккол знает меня как облупленного.– Просто новые порядки. Вы же знаете, Цирк разрастается.Ничего не ответив, Лимас кивнул Макколу и прошел в лифт без всякого пропуска.Контролер пожал ему руку со всей осторожностью, точно врач, ощупывающий кость.– Вы, должно быть, чудовищно устали, – извиняясь, сказал он. – Садитесь, пожалуйста.Все тот же меланхолический голос, занудный и противный. Лимас уселся в кресло, лицом к оливково-зеленому электрокамину, на котором с трудом удерживался котелок с водой.– Холодно, не правда ли? – спросил Контролер.Он склонился над камином, потирая руки. Из-под черной куртки виднелся поношенный коричневый джемпер. Лимасу вспомнилась жена Контролера – маленькая глупая женщина, которая, по-видимому, полагала, что муж занимается черной работой. Джемпер она, наверное, связала ему сама.– Холодно и сухо – вот что скверно, – продолжал Контролер. Он подошел к столу, нажал какую-то кнопку. – Посмотрим, не дадут ли нам кофе. У Джинни сейчас отпуск, вот что скверно. Они прислали мне какую-то новенькую. И это просто ужасно.Он казался меньше ростом, чем помнилось Лимасу, а в остальном ни капли не изменился. Все та же нарочитая отрешенность, все те же старомодные выражения, та же боязнь сквозняков; плюс учтивость, соответствующая догмату, выработанному за тысячи миль от всего, чем жил Лимас. Та же молочно-белая улыбка, та же деланная скромность, та же конфузливая приверженность стилю поведения, который сам он якобы находил смешным. И та же банальность во всем.Он достал из стола пачку сигарет, предложил Лимасу закурить.– Довольно дорогие сигареты, – произнес он.Лимас покорно кивнул, после чего Контролер положил пачку в карман. Они помолчали. Наконец Лимас сказал:– Римек мертв.– В самом деле, – отозвался Контролер таким тоном, словно Лимас удачно пошутил. – Нам очень не повезло. Чрезвычайно… Наверное, его заложила эта девица. Как ее… Эльвира? Должно быть, она.Лимас не стал спрашивать, откуда Контролеру известно про Эльвиру.– И Мундт пристрелил его, – добавил Контролер.– Да.Контролер поднялся и походил по кабинету в поисках пепельницы. Наконец нашел какую-то, поставил ее на пол между креслами.– И что вы ощущали? Я имею в виду, когда на ваших глазах застрелили Римека. Вы ведь все видели, правда?Лимас пожал плечами.– Это было чертовски мерзко.Контролер склонил голову к плечу, полузакрыв глаза.– Наверное, вы почувствовали еще что-то? Наверняка вы были взбешены. Это был бы более естественно.– Да, я был взбешен. А кто на моем месте не взбесился бы?– Вам нравился Римек? Я имею в виду – как человек?– Пожалуй что так, – мрачно сказал Лимас. – Думаю, сейчас нет смысла обсуждать это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67