И вдруг Максим понял, что эта печаль внутри него никогда не уйдет. Она поселилась в нем навсегда. На всю жизнь.

ЧАСТЬ 4
АНАСТАСИЯ
ПАРИЖ, 1959
Возлюбленный мой начал говорить мне: встань,
возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Вот зима уже прошла; дождь миновал, перестал;
цветы показались на земле; время пения настало,
и голос горлицы слышен в стране нашей.
Песнь песней Соломона, 2; 10, 11, 12
38
Поднимаясь по широкой лестнице, она слышала голос девушки. Голос этот плыл сверху ей навстречу, струясь в теплом июльском воздухе, легкий, лиричный, исполненный музыкальности голос, особенно пленительный еще и потому, что он был такой естественный, лишенный всякого кокетства.
Идеальный голос для сцены или экрана, подумалось Марго Деревенко, но, слава Богу, амбиции девочки в этом направлении не простирались. А если даже и было бы так, ее отец никогда не разрешил бы дочери стать актрисой. Он слишком хорошо знаком с этим жестоким и призрачным миром, чтобы рисковать своей дочерью, позволив ей окунуться в него. У площадки второго этажа она задержалась, чтобы послушать еще; одной рукой она взялась за полированные дубовые перила, в другой была маленькая корзинка со свежесрезанными белыми цветами из сада. Теперь слова девушки были слышны ясней и отчетливей, и Марго догадалась, что та разговаривает с портнихой.
– Вот, Мари, я и говорю этому оборванцу: «Пойдем со мной, бродяжка, я знаю, ты голоден. Приглашаю тебя вон в то кафе позавтракать».
Мари охнула.
– И что же, мадемуазель, пошел он с вами в кафе? – с недоверием поинтересовалась она.
– Да конечно же нет, Мари! Посмотрел на меня так, будто я пригласила его на похороны. На его собственные. Тогда я говорю ему: «Хорошо, если вы не желаете позавтракать со мной в кафе, тогда пойдемте домой к моим родителям. Наш повар Маруба приготовит вам великолепный завтрак, все, что только ни пожелаете». И вы можете себе представить, Мари, что произошло дальше?
– Нет, мадемуазель, не могу.
– Он отказался.
– Это он правильно сделал, – помедлив, сказала Мари сухо. – Не думаю, чтобы ваши родители были слишком рады, если бы вы превратили их прекрасный дом в приют для бродяг.
– Да уж конечно! Рады бы мы не были, – прошептала Марго слушая.
Некоторое время было тихо, затем портниха произнесла весьма озадаченно:
– Не понимаю, мадемуазель Анастасия, зачем вам с первого же раза надо было предлагать этому оборванцу завтрак?
– Это же так ясно, Мари, потому что он голоден!
– Но это же его забота. И вообще, все эти бродяги с Сены – наглые негодяи.
– Как вы можете так говорить! Не их вина, что они попали в тяжелое положение и дошли до такой жизни. Я всегда разговариваю с ними, беседую, и, поверьте, Мари, эти бездомные, что живут под мостом, ничуть не в восторге от своей жизни, ночуя в любую погоду без крыши над головой, без средств к существованию, роясь в отбросах в поисках пищи.
– Они сами виноваты в своих бедах.
– Я так не думаю и стараюсь помочь им.
Поскольку Мари не отреагировала на последнюю фразу, девушка продолжала с жаром:
– Мне удалось помочь одной женщине-бродяжке. Теперь она сама заботится о своем благополучии.
– Да уж конечно, – весьма скептически отреагировала Мари.
– Ну правда же, я в самом деле помогла ей. Я убедила ее расстаться с бутылкой, что она и сделала, и теперь у нее есть работа, и где-то она ютится.
– Понятно. А скажите мне, мадемуазель, ваши родители знают о ваших заботах об участи этих оборванцев на Сене и о том, что вы с ними знаетесь?
– Разумеется, и они одобряют.
«Мы одобряем? – удивилась Марго. – Интересно, с каких это пор?» Она быстро поднялась по широкой деревянной лестнице и оказалась в просторной гостиной, где главным украшением интерьера была бронзовая балеринка Дега, а на стене справа висели «Голубые танцовщицы» работы того же художника. Дега и Моне – любимые живописцы ее мужа – были хорошо представлены в их домашней коллекции.
Огромные двойные двери, ведущие в малый салон, были распахнуты. Марго секунду помедлила перед тем, как войти, заглянула в комнату и застыла от удивления и восторга.
Ее восемнадцатилетняя дочь стояла посреди комнаты, медленно поворачиваясь, расставив руки в стороны, а Мари старалась и хлопотала вокруг, завершая подгонку вечернего туалета, сшитого ею накануне. Платье – нечто эфемерное из шифона нежно-голубых и бледных тонов – колыхалось и струилось вокруг стана девушки, подобно клочьям морского тумана. Если платье можно было счесть шедевром, то Анастасия была само совершенство.
Утреннее солнышко сквозь высокие окна заливало комнату, девушка купалась в потоках света. Ее белокурые волосы ниспадали до тоненькой талии и, казалось, были пронизаны лучами солнца. Прелестное личико с чуть выдававшимися скулами напоминало по форме сердечко, кожа светилась, как полированная слоновая кость. Широко расставленные глаза в опушке тяжелых ресниц были изумительного дымчато-синего цвета. При среднем росте у девушки были длинные изящные ноги и руки. Линия рук угадывалась под невесомой тканью расширенных книзу рукавов, ниспадавших с великолепных плечей, а кромка подола в движении приоткрывала прекрасной формы щиколотки и очаровательные ножки.
Она так красива, что кажется нереальной, подумала Марго. Впрочем, она никогда и не казалась реальной, даже будучи ребенком. Утонченная сверх всякой меры и чересчур добра и деликатна, чтобы думать о себе. Идеалистка и мечтательница. Что я буду с ней делать? Слишком уж она непрактична и доверчива для этого жестокого мира, в котором нам выпало сегодня жить. Вздохнув, Марго вплыла в комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178