– И еще Урсула дала письмо мне, которое я могла вскрыть лишь в случае ее смерти. Это первое, что я сделала по возвращении из Берлина в сорок пятом году. В нем содержалась информация, которую она хотела довести до моего сведения. Она оставила на мое усмотрение… вопрос: ставить ли тебя в известность о содержании письма, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы его понять? Но я о письме молчала и не показывала тебе…
– О чем в нем шла речь? – спросил Максим с разгоревшимся любопытством.
– Сейчас я тебе скажу, – ответила Тедди. – Когда ты был при смерти в начале этого года, я пожалела, что так ни разу и не показала тебе письмо. И вдруг поняла, как была неправа, взяв на себя… ну что ли… роль Господа Бога в некотором роде. У тебя было полное право знать, что было в письме.
– Так что же в нем было? Говори! – потребовал он.
Тедди взяла его за руку, крепко ее сжала:
– Урсула Вестхейм не была твоей матерью, Максим. Она тебя усыновила… Они с Зигмундом взяли тебя на воспитание, когда тебе был один день от роду.
Максим вытаращил глаза. Он опешил от слов Тедди. На какой-то момент даже лишился дара речи, силясь переварить услышанное. Осмыслить его в полной мере. Наконец он кое-как справился с замешательством.
– Так кто же моя мать? – спросил он нетвердым голосом.
Тедди выдержала его пристальный взгляд, но вопрос оставила без ответа. В комнате повисло болезненное молчание.
– Я твоя мать, Максим. Я дала тебе жизнь, – тихим, ласковым голосом проговорила вдруг сестра Констанца.
У Максима отвисла челюсть. Он медленно оправлялся от шока, все еще неспособный воспринять то, что услышал.
– Но как же вы можете быть моей матерью? – хриплым голосом сказал он. – Вы ведь монахиня. – Он перевел взгляд с сестры Констанцы на Тедди.
– Я не всегда была монахиней, и я твоя мать, Максим, поверь мне, это правда.
– Я все-таки не понимаю! – воскликнул он. – Вы католичка, а Вестхеймы были евреи. Как получилось, что они меня усыновили?
– Я могла бы тебе рассказать, как все произошло, – ответила монахиня. – Можно?
– Еще бы, конечно! Я должен знать… все, как есть!
– До пострига меня звали Доротея Шуберт. В тридцать первом году шестнадцати лет я поступила работать к Урсуле Вестхейм ее секретарем по общественным делам. Она меня очень любила и всегда была исключительно добра ко мне. Когда я забеременела, не будучи обвенчана, в тысяча девятьсот тридцать третьем году, мои родители отреклись от меня и прогнали из дому. Они были истые католики, очень религиозные и считали, что я их страшно опозорила.
Сестра Констанца слегка поерзала на стуле, разгладила рукой юбку и продолжала:
– Мне не к кому было обратиться в моем отчаянном положении. У меня не было друзей, которые могли бы прийти мне на помощь, а родственники, конечно, тоже были против меня. Выручила меня Урсула, позволила прожить у них в доме на Тиргартенштрассе несколько месяцев. За это время я поняла, что не смогу вырастить своего ребенка и буду вынуждена отдать его на усыновление. Я знала, что Урсула не могла иметь детей. Однажды я зашла к ней и спросила, не возьмет ли она мое дитя себе.
– И моя мать согласилась?
– Не сразу, – ответила сестра Констанца. – Сказала, что сперва должна все обдумать… главным образом потому, что я католичка, а она еврейка. Я заметила ей, что католики ведут речь не о религии, а о любви. Я сказала ей, что совершенно уверена в том, что они с господином Вестхеймом всей душой полюбят моего ребенка и дадут ему все, чего я не смогу дать никогда.
– И они в конце концов согласились? – спросил Максим.
– Да. Фрау Вестхейм сняла для меня небольшую квартирку неподалеку, на Ку'дамм, чтобы у меня был свой угол вне особняка. Она же с господином Вестхеймом переселились в Ваннзее на свою виллу. Это было важно, чтобы никто из нас не жил в городском доме… из-за слуг.
– И потом, после родов, вы сразу отдали меня Вестхеймам… Тедди ведь сказала, что я был усыновлен на другой день после рождения.
Сестра Констанца наклонила голову и посмотрела на Максима долгим задумчивым взглядом:
– Для всех было лучше проделать это поскорее. Ты был такой красивый младенец, я знала, что не смогла бы от тебя отказаться, если бы слишком долго продержала тебя на руках. Они пришли за тобой тринадцатого июня и унесли к себе. Они были такие счастливые. Я сказала, что никакой другой чете в мире не хотела бы отдать тебя, кроме них, потому что знала, какие они прекрасные и добрые люди. Я знала, что они вырастят тебя в любви и ласке и одарят всем, что можно купить за деньги.
– Да, все так и было, – тихо проговорил Максим, с огромной любовью вспоминая своих родителей.
Тедди обратила внимание, что сестра Констанца побледнела и выглядит усталой, и продолжила за нее рассказ:
– Сестра Констанца уехала из Берлина, Максим. Она решила уйти в монашество и отправилась в Аахен, в сестричество Неимущих Святого Франциска, где и постриглась.
– Аахен, – тихо произнес Максим. – Какое странное совпадение. Это приграничный город, где мы сделали остановку, когда бежали из Германии в тридцать восьмом году.
– Да, – сказала Тедди и не торопясь продолжала: – В письме ко мне Урсула поведала обо всем этом и назвала имя и адрес сестры Констанцы, просила связаться с ней, писать ей и сообщать о тебе. Разумеется, соблюдая тайну.
– И все эти годы… она это делала, – добавила монахиня, наклонясь вперед и сцепив руки. – Я вполне понимаю, сколько ты горевал и тосковал в своей жизни, лишенный Урсулы и Зигмунда, впоследствии загубленных в лагерях смерти. Но даже невзирая на это, я верю, что поступила по отношению к тебе правильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178