— Комната твоя стоит нетронутая. Аксинья кажен день молится на нее.
— А где она?
— К Фросе пошла, за молоком.
Крутов вошел в прохладные сени, где стояла кадка с колодезной водой, лежали дрова, а по стенам был развешан домашний инвентарь, потом шагнул в дом, жадно разглядывая его убранство, не менявшееся из века в век.
Справа стояла огромная русская печь с лежанкой, на которой он когда-то по вечерам в зимнюю пору любил читать приключения и фантастику, коник напротив
— скамья в виде длинного ящика с крышкой, стол с выскобленной до блеска столешницей, слева — комната бабушки Улипокойницы, дальше горница на полдома с телевизором в углу, сервантом, кроватью и столом с четырьмя стульями, и за печью — две спальни. Крайняя принадлежала ему, Егору Крутову.
Не замечая сочувственного взгляда дядьки, полковник с неким внутренним трепетом вошел в спальню и споткнулся, увидев на этажерке с книгами, которые он собирал в детстве, фотографию: он и Наташа, обнявшись, стоят под яблоней. Этой фотографии было ровно пять лет.
— Ну, ладно, ты давай устраивайся, — прогудел сзади Осип, — а я пойду дела доделывать. Ужинать будем через полчаса. Потом в баню. Я как знал, что ты приедешь, с утра истопил. Или ты сначала желаешь в баню, а потом ужинать?
— Сначала в баню, — обрадовался Крутов. — Жаль, пива захватить не догадался. Чего улыбаешься? Или и пиво у тебя в холодильнике припрятано?
— А то! — ухмыльнулся дядька, удаляясь на кухню. — Местное, конечно, «Дебрянское» называется, но очень вкусное. Кстати, и сиводер имеется, если вдруг захочешь опохмелиться.
Крутов улыбнулся. Сиводером местные мужики называли самогон, причем по многим параметрам он был качественнее государственной водки. Но Егор спиртное такого свирепого градуса не пользовал, позволял себе лишь пиво да легкое вино.
— Надысь встрел твоего дружка, Мстислава Калиныча, — продолжал Осип, возясь у печки. — Ничуть не изменился человек, только важным стал, осанистым.
Крутов, стягивая с себя рубашку, вышел из спальни с удивленным видом.
— Учитель был в Ковалях?!
— В Жуковке, я туда по делам ездил, за семенами. Сидел он в автомобиле навроде твоего, с какими-то важными такими господами в костюмах и при галстуках. Меня увидел, но сделал вид, что не узнал. Ну, и я, понятное дело, не стал подходить.
— Ты точно его видел?
— Обижаешь, енерал, — укоризненно проговорил дядя, выглядывая из-за печки. — Глаз у меня еще зоркий, комара за версту видит.
— Странно… — Крутов переоделся в спортивный костюм. — Что Мстиславу делать в Жуковке? Он же в столицу подался…
Мстислав Калинович Джехангир был первым учителем Егора по рукопашному бою, — в те времена это называлось «каратэ», — и смог дать юному Крутову главное — волю к победе и умение добиваться поставленной цели. Технику реального боя Крутов изучал уже под руководством инструкторов комитета.
— Надолго-то в наши края? — снова выглянул в горницу Осип. — Или снова на два-три дня?
— Насовсем, — вздохнул Крутов.
Дядька высунулся в изумлении — руки в муке, уставился на племянника.
— Али выгнали со службы?
— Уволили, Демьяныч. — Крутов подумал и,вспомнив местный термин, добавил.
— За огурство
.
От расспросов его спасло появление супруги Осипа, бабки Аксиньи, дородной и неспешной женщины, ходившей, сколько помнил себя Крутов, в одном и том же наряде: понева со множеством сборок и убрус — платок, расшитый узорами, расписанный золотом и жемчугом. И выглядела она всю жизнь одинаково доброй, с кротким ласковым лицом, которое не брали невзгоды и старость.
— Мальчик приехал, Егорша мой родной, — запричитала Аксинья, бросаясь обнимать и целовать Крутова. — Какой зазвонистый
, ладный! А я смотрю — машинаот вроде не наша, не местная, думаю, кто это к нам на такой красавице…
Несколько минут Крутову пришлось терпеть ее поцелуи, слезы, ахи да охи, расспросы и причитания. Потом Осип решительно отодвинул жену в сторону:
— Все, хватит требесить
и нюни разводить, размокнет. Готовь на стол, я икру и суп уже сготовил, а ты все остальное ставь. Пусть человек пока в баню сходит. Габерсуп, небось давно не хлебал?
Крутов с улыбкой покачал головой. Габерсупом Осип называл овсяной суп с крапивой и грибами.
Ему дали простыню, полотенце, проводили во двор, где стояла новая баня, поставленная уже Осипом, и вскоре Егор сидел в парилке и с удовольствием хлестал себя по спине березовым веником, разомлев от жары и приятных чувств. Блаженство, наступавшее после бани, он не испытывал давно.
Через час распаренный, розовый, благоухающий травами и березовым духом, счастливый, переполненный ни с чем не сравнимым чувством чистоты тела, он сидел за столом в компании родственников: прибежал дядька Василий, подвижный, худой, с гривой черных волос без единого седого волоска — несмотря на солидный возраст, пришли тетки — Ксения и Валя, и сестры — Нина и Лида. И Крутов впервые за много лет (со времени своего последнего появления на родине с женой) почувствовал себя семейным человеком.
Верховодил за столом конечно Осип, умело направляя разговор, сыпля прибаутками и анекдотами, подшучивая над всеми, в том числе и над Крутовым, почти не вмешивающимся в общую беседу. Егор с эйфорическим удовольствием слушал дядьку, и мысли его были легки и просты, занятые только теми, кто сидел рядом. Осип же смешил и смешил всех, неистощимый на выдумку и острое слово. Обладая истинно русским характером, он всю жизнь стойко терпел лишения, любил выпить, хотя до скотского состояния никогда не напивался, любил поесть и побалагурить, побунтарствовать —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146