Застенчивый и боязливый, как и все люди, живущие одиноко, он все свободное время, (а его было много), проводил на охоте; как вдруг случай или, лучше сказать, счастливая звезда позаботилась привести в Пальмар бывшего командира повстанцев, который долго воевал вместе с доном Эустакио. Однажды, проезжая в нескольких милях от асиенды, он почувствовал, как в нем пробудились старые воспоминания, и свернул с дороги, чтобы пожать руку своему старому товарищу, — о смерти его он ничего не знал.
Человека этого звали доном Исидро Варгас. Он был высокого роста, широкоплечий, с сильно развитыми мускулами, черти его лица дышали редкой энергией, словом, тип той сильной и храброй породы людей, которая ежедневно гибнет в Мексике и от которой не останется скоро ни одного отпрыска.
Неожиданный приезд гостя, тяжелые шпоры и длинная, в стальных ножнах сабля которого гремели по устланным плитами полам комнат, внес жизнь в это жилище, где уже так давно царило безмолвие и угрюмое спокойствие монастыря.
Как и все старые солдаты, капитан дон Исидро говорил грубым голосом, отрывисто и громко, но под грубой оболочкой скрывался веселый и откровенный характер.
Когда он приехал, дон Себастьян был на охоте и асиенда казалась необитаемой.
Наконец, после долгих розысков, капитану удалось найти под верандой полусонного пеона, который как умел ответил на интересовавшие его вопросы.
Но так или иначе, дон Исидро узнал от своего довольно-таки бестолкового собеседника все, что ему было нужно.
Известие о смерти дона Эустакио, надо заметить, совсем не удивило старого солдата, он был готов это услышать, как только ему сообщили о смерти сеньоры Гверреро. Ему было известно, как его старый товарищ любил свою жену. Но узнав о той праздной и бесполезной жизни, которую вел дон Себастьян со времени смерти своего отца, капитан пришел в ярость и поклялся всеми святыми испанского календаря, что это не долго будет продолжаться.
Капитан видел молодого человека еще ребенком и не раз качал его на коленях, поэтому он считал себя обязанным заставить сына своего старинного друга изменить то бесцельное существование, которое дон Себастьян вел до сих пор.
В результате, старый солдат своей властью водворился на асиенде и стал дожидаться возвращения молодого хозяина, на которого он давно привык смотреть, как на своего сына.
День прошел спокойно. Пеоны-индейцы, издавна привыкшие относиться с величайшим почтением к обшитым галуном шляпам и большим саблям, предоставили капитану полную свободу делать, что ему угодно. Но старый солдат этой свободой не злоупотреблял и ограничился тем, что приказал подать себе громадную бутыль тамариндовой настойки. Поставил ее на стол, а сам с комфортом расположился на бутаке, откинувшись назад и вытянув ноги, и, потягивая тамариндовую настойку, принялся курить сигаретки из маисовой соломы, которые он тут же вертел с ловкостью, присущей одним только испанцам.
Приблизительно около oration , то есть часов около шести вечера, капитан, все время не перестававший пить и курить, кончил тем, что спокойно уснул. Вдруг его разбудил сильный шум, крики людей, лай собак и ржание лошадей.
— А-а! — проговорил он, покручивая усы. — Это, должно быть, явился, наконец, сам мучачо.
Старый повстанец, стоя у окна, мог всласть насмотреться на сына своего друга, не будучи им замеченным. Он не мог сдержать улыбки удовольствия при виде сильного молодого человека с гордыми чертами лица, с отпечатком в них смелости, дикости и застенчивости.
— Какое будет несчастье, — прошептал он, — если такая чудная натура пропадет здесь без пользы для других и себя! Не моя будет вина, если мне не удастся вывести этого мальчика из того состояния летаргии, в которое он погружен… Я это обязан сделать в память о его бедном отце.
Рассуждая таким образом, он заслышал вдруг звон шпор в зале, соседней с той, где находился. Капитан снова опустился на бутаку и принял свой прежний невозмутимый и равнодушный вид.
Дон Себастьян вошел и, несмотря на то, что уже много лет не видел капитана, сразу узнал его и сердечно приветствовал старинного друга своего отца.
— Ну, мучачо, — сказал капитан после обмена обычными приветствиями. — Признайся, тебе ведь и в голову не приходило, что я могу когда-нибудь заехать в гости?
— Признаюсь вам, капитан, я и в самом деле был далек от мысли, что вы сегодня пожалуете ко мне. Какой счастливой случайности обязан я удовольствию видеть вас у себя?
— Cuerpo de Dios! Собираясь заехать сюда, я хотел повидать твоего отца, храброго генерала, voto a brios! Известие о его смерти совсем сбило меня с толку, и я еще не совсем пришел в себя.
— Я вам очень благодарен, капитан, за добрую память об отце.
— Сара de Dios! — проговорил капитан, имевший, между прочим, привычку пересыпать свою речь подобными фразами. — Ты благодаришь меня за то, что я сохранил добрую память о человеке, рядом с которым сражался десять лет и которому обязан всем! Да, я сохранил добрую память о нем и надеюсь, canarios! скоро доказать это его сыну.
— Благодарю вас, капитан, хотя и представить себе не могу, зачем доказывать очевидное.
— Ладно, ладно! — отвечал капитан, кусая свои усы. — Зато я отлично понимаю, и с меня этого вполне достаточно. Всему свое время.
— Как вам угодно. Во всяком случае, я прошу вас помнить, что вы у себя дома и чем дольше здесь пробудите, тем больше удовольствия мне доставите.
— Хорошо, мучачо, я ждал от тебя этих слов и очень благодарен тебе за них, но только можешь быть спокоен, я не стану злоупотреблять своими правами.
— Бывшему товарищу моего отца по оружию нечего бояться, что его обвинят в чем-нибудь подобном в этом доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72