Под этой личиной прячется существо, готовое за мзду вылизать чужой плевок! Алчность его такова, что порой заглушает в нём инстинкт самосохранения. Я уверен, он сейчас не думает о том, что его ждёт казнь. Он озабочен тем, как бы набить себе цену и продать нам подороже свои агентурные возможности.
Роговский смерил Володю взглядом, о каких говорят: полон высокомерной злобы и отвращения.
– Он уверен, что в силу кровавой, пока неудачной для нас войны мы не разрешим себе отказаться от его услуг, не позволим роскоши расплатиться с ним...
– Вероятно, – Евгений Фёдорович, некрасиво скашивая рот, усмехнулся, – теперь он уже понимает свой роковой просчёт... Сейчас вы увидите, – адресовался к Онуфриеву, – преображение подлеца. Слёзы искреннейшего раскаянья, мольбы...
Володя прервал:
– Не дождаться! – его голос стал въедливо-скрипучим: – Никому не дождаться, чтобы Ромеев фон Риббек, – выговорил чётко, с нажимом, – перед кем-то склонялся!
Дружинники схватили его за руки, он, не вырываясь, смотрел то на полковника, то на сидящего на диване.
– Моей матери, чтоб прожить, пришлось публичный дом содержать... Отец мой – убойца сиречь убийца! Но мой род – не со дна-ааа! – протянул "а" экзальтированно, точно в религиозном воодушевлении. – Род мой – издалё-о-ока!
Он пытался запустить руку во внутренний карман пиджака, дружинники не давали. Наконец один, поймав кивок Роговского, полез сам Володе за пазуху, достал бумажник, раскрыл – на пол полетела журнальная картинка с видом живописного замка. Парень, подняв её, подал министру.
– Вот в таком поместье родительском, в Германии, моя мать родилась... – с надрывом проговорил Ромеев, он так и тянулся к картинке. – Козни боковой родни – не теперь про них разъяснять – довели до того, что мать не получила наследства, отправлена была в Россию и, ради куска хлеба, должна была прибегнуть к нечистому промыслу...
Погибла она по правде-истине оттого, что спасала от пожара – но не амбар, а дом!
Про отца поясню также. Мой отец Андрей Сидорович, приёмный сын чиновника Ромеева, несмотря на добро и ласку приютивших людей, стал грабителем. Как тому должно было быть, в одну из ночей от своих же воров получил смертельные раны ножом...
– При таких жизненных оборотах, милостивый Евгений Фёдорович, – всеми силами старался не сорваться на крик Володя, – вы знаете, не мог я не жить в полной и доскональной обиде – но на кого-с? Будь я привычный вам расейский обиженный человечек, то взаправду пришёл бы к эсерам с мстительной жаждой – подрубать столпы отринувшего общества, убивать министров, губернаторов... Тем более, вы знаете, можно было б не в метальщики бомб, а в сигнальщики пристроиться и вполне уцелеть после акта, и в радостях потом себе не отказать: партия-то была при деньгах несчитанных...
– Но я, – надменно произнёс Ромеев, – человек прирождённо не привычный!
10
Роговский едко улыбался. Он как бы «угощал» Онуфриева «фон Риббеком». Полковник стоял обочь стола, то почтительно взглядывая на министра, то – уничтожающе – на речистого арестанта.
– Я не к царю, не к обществу, – говорил тот, произнося слова «царь» и «общество» с неописуемым пренебрежением, – я к Создателю обратил мои вопросы обиды! Ты меня, спросил я Создателя, – наказал?
– И какой же вы услышали ответ? – ядовито зацепил Евгений Фёдорович.
– Я услышал – не буду сейчас всего поминать, – но через мои же мысли услышал: если я такой, какой я есть – с умом, с ловкостью, с богатыми чувствами, – и это всёпонимаю– то уже по тому видно, что никак я Создателем не обижен, а щедро оделён. И спасибо Ему должен сказать!
Это моё спасибо Ему я повторять не устаю...
Почему послан я родиться в России – мыкать горе, терпеть от злобы и от низости? Не позволь Создатель соделаться козням против моей матери, рос бы я в богатом поместье германским барином. Хлебал бы суп из ягнёнка позолоченной ложкой...
– Супы из ягнёнка, господин фон Риббек, – с издёвкой перебил Роговский, – не числятся среди любимых блюд германских дворян!
Ромеев густо покраснел, нос, формой напоминавший картофелину, покрылся каплями пота. Роговский злорадно любовался сконфуженностью врага, один из дружинников издал горловой смешок.
– Ну... чего бы ни ел я, – потупившись, выдохнул Володя, – а рос бы в процветании...
Уверенность к нему тут же возвратилась:
– И какой был бы от моего процветания интерес для Творца? Гораздо интереснее Ему и важнее, чтобы я существовал в России, так как нет во Вселенной другой страны, какая была б Ему интересна, как важна и интересна Ему Россия!
– Тогда почему бы, – с серьёзным видом, как бы перестав глумиться, сказал Евгений Фёдорович, – не сделать Ему вас попросту русским?
– Попросту?.. – Ромеев попытался локтями отстранить наседавших дружинников и расправить плечи. – Да потому что кому надо было быть – «попросту», тех Он и создал «попросту», и их, этих простых, по Расее – миллионы!
Володя в почти истерическом подъёме выделил:
– А я – не такой, не-е-ет! Я – не расейский, не от Расеи я. А – послан в Россию! – он тщательно выговорил «Россию». – Послан из процветания, так как тем и превозносит Творец, что посылает отличаемых в свою Россию, чтобы служили ей с любовью, которая больше любви к процветанию.
– Экое бесстыдство – такую болтовню разводить! – возмущённо рявкнул Онуфриев.
– Когда я себя понял, – с жаром продолжал Володя, обращаясь к Роговскому, – так чего ж я ещё и мог, как не отдать себя на искоренение преступников России?
* * *
Не лишённое красоты лицо Роговского исказилось:
– А правительство, чиновники-казнокрады, судьи-мздоимцы, воры, что купаются в роскоши, – не преступники?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86