Нам навстречу идёт начальник штаба полка капитан Зебров – почти старый, на мой взгляд, с пористым носом (на кой ляд я подмечаю сейчас его нос?).
Кошкодаев докладывает:
– Один-единый в живых. Восемь убиты, пятьдесят восемь замёрзли.
– И Паштанов замёрз? – спросил капитан.
– Так точно! Был ранен – его своей кровью к дну окопа приморозило. Насилу отодрали.
Зебров разглядывает меня.
– Молодец, что живой! Ай, хорош! – его лицо выражает горячее одобрение; проходит минута-две. – А других очень жалко. Паштанов – готовый был офицер! И этот, шрамы на лице – молодчина. Да и другие...
Стоим, молчим.
– Что ещё сказать? – затрудняется капитан. – Чересчур уж юные, а тут – условия зимнего боя.
– То-то и оно! – подхватил Кошкодаев.
– Вот-вот, – добавил капитан. И Кошкодаеву: – Ну, отведи, отведи его в санитарный вагон. Положи – пускай отдохнёт.
Повесть следует пятой, после повести «Парадокс Зенона», в сборнике под общим названием «Комбинации против Хода Истории».
Парадокс Зенона
1
Они сторожким уторопленным шагом входили со двора в кухню гостиницы. Во вместительных котлах клокотал невнятный говорок, сладковато-удушливо пахло варящейся старой кониной. Впереди группы шёл низкорослый мужчина, прятавший правую руку под отворотом тяжёлого, лоснящегося на локтях пальто. Он выразительно погрозил левой рукой поварам и прижал к губам указательный палец. В колких глазах человека, что так и шарили по сторонам, застыло испытующее недоверие. Грубые сапоги с негнущимися, точно на деревяшку натянутыми головками, усеивали пол ошмётьями липкой закрутевшей грязи.
Это был старший в группе разведчиков: так весною восемнадцатого года именовались чекисты. Оренбургская ЧК заполучила наводку: в гостинице «Биржевая» поселился немалый голавль... В ЧК предположили, что это – правый эсер Саул Двойрин, «заклятый фанатик», который уже несколько месяцев неуловимо действует против пролетарской диктатуры.
Разведчики «чёрной» лестницей, пропахшей мышами и помойкой, вышли на второй этаж и замерли в коридоре у нужного номера. Старший направил на дверь матово блеснувший браунинг, левой рукой легонько нажал на неё – не поддалась. Парень в папахе со срезанным плоским верхом, присев перед дверью, глянул в замочную скважину и жестом пояснил старшему, что изнутри вставлен ключ.
Трое на цыпочках, неуклюже вывёртывая пятки, отступили от двери и разом кинулись на неё: однако замок выдержал. В комнате чутко ворохнулось движение: когда чекисты вторично обрушились на дверь, за нею негромко, но пронизывающе-тяжко и часто захлопало. Один из разведчиков круто повернулся, будто желая прыгнуть прочь: судорога прокатилась от его плеч через всё тело к ступням, и он распластался на ковровой дорожке.
По двери бежали дырки, трескуче вымётывая древесное крошево, крупинки краски. Вышибли её с третьего раза – в плотном синеватом чаду всплескивали искристые вспышки; чекист в папахе упал набок и с нутряным, смертным стоном вытянулся.
– Бо-о-мба!!! – вскричал другой, отскакивая в коридор.
Из комнаты катилась с жёстким постукиванием граната – продолговатая, с небольшую дыньку, вся в рубчатых шестигранных дольках. Разведчики инстинктивно отвернули головы, заслоняясь руками; граната не взорвалась.
Старший зацепил стреляющего: тупоносая пуля браунинга раздробила ему кость над правым локтем – многозарядный пистолет громыхнул об пол. Раненый упал на грудь, схватил его здоровой рукой – и был убит в упор очередью выстрелов. Старший чекист, с хищным пристальным вниманием и всё ещё с опаской, нагнулся над умершим, упёр руку в его плечо и вдруг рывком перевернул тело.
– Это ни х...я не Двойрин, еб... его мать! – заматерился пронзительным тенорком и стал обыскивать труп.
Саул Двойрин, создав в городе белое подполье, развивал многообещающие связи с Дутовым, чьи малочисленные соединения были оттеснены красной гвардией к верховьям Урала. Стремление возвратиться в Оренбург не покидало атамана.
В апреле восемнадцатого советская власть господствовала почти по всей России, однако имелись и те, кого не смирил большевицкий террор. В оренбургском подполье работали одарённые люди. ЧК пребывала в неведении о том, что пароль для красных застав куплен у служащего военно-революционного штаба. С вечера на заставах оказывалась неодолимо-приманчивая, злющая самогонка. Караульные не подозревали, кому они обязаны своим шалым несусветным счастьем.
Знали бы они, что в трёх верстах, в тихой роще, приостановился белый отряд...
2
Солнце зашло, разлив над горизонтом жирный, красно-лиловый свет, который стоял недвижным маслом. Таявший днём снег слегка пристыл; туманная дымка, поднимаясь над скукоженными весенними сугробами, скрадывала очертания безлистых деревьев. В роще высилось немало вековых великанов, и от них веяло каким-то диким привольем. Около трёхсот белых партизан сделали здесь привал перед набегом на город.
Вокруг одного из костров сидели на хворосте весьма молодые люди в солдатских шинелях, перехваченных узкими поясками из брезента. Ломаные отсыревшие валежины через силу горели копотным пламенем. Зато заставлял ноздри раздуваться дразнящий парок, которым курилось варево.
– А будь не говяжья тушёнка, а сало свиное? Стали бы есть, Иосиф? – обратился один из юношей к другому – по виду, еврею.
– Идиотский вопрос! – ответил за него молодой человек с наметившимися чёрными усиками. – Давай-ка мы поедим, а ты один раз не поешь.
Тот, кто спрашивал, заявил:
– В своё время я вообще не буду есть мяса! Но сейчас не обо мне.
– Я понимаю, – сказал Иосиф, – вы хотите знать мои убеждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86