На чужом
пароходе рухнула верхняя стеньга на первой мачте. Чужой фрегат убрал
паруса, но не успел повернуться для залпа, как Веня скомандовал:
— Лево на борт! Всем бортом пли!..»
И эта команда Вени оказывается правильной и поэтому совпадающей с
действиями комендора.
«Владимир» повернул и дал залп всем бортом. Веня приставил кулак к
левому глазу зрительной трубой и увидел: чужой сделал поворот и, не дав
залпа, пошел в море, держа к весту.
— А, хвост поджал! Струсил! Ура, братишки! Наша взяла! Ура!»
Повесть «Малахов курган» С. Григорьева показывает беспримерный
героизм защитников Севастополя, патриотизм и мужество русского народа,
которые в грозные годы проявились в полную силу.

Я помню Сергея Тимофеевича грузным высоким человеком, с серым веником
бороды, по-стариковски сморщенным носом и грустным взглядом задумчивых
глаз, иногда вспыхивающих озорным блеском за стеклами старомодных очков.
Он имел обыкновение, прощаясь с собеседником, отдавать по-военному
честь, произносить короткое словечко «чик» и тут же с улыбкой пояснять:
«Честь имею кланяться».
Помню такой случай. В годы Великой Отечественной войны Сергей
Тимофеевич написал для Военно-морского издательства повесть об адмирале
Макарове («Победа моря» — так называется ее вариант для детей). В
издательстве рукопись прочел строгий рецензент — контр-адмирал и указал
автору на некоторые военно-морские неточности: корабли-де не «плавают», а
«ходят», а парус яхты не «клонится», а «ложится», и тому подобное.
Сергей Тимофеевич, ознакомившись с отзывом, размашисто наискось
начертал: «Не согласен». И подписался: «В и ц е-а д м и р а л
С. Г р и г о р ь е в». С точки зрения моряков-редакторов, это было
недопустимым озорством и нарушением устава. Но Григорьев был человек
штатский и любил пошутить.
С. Т. Григорьев был и остается одним из самых любимых юным читателем
авторов. Он прожил большую жизнь (1875 — 1953) и всегда отлично знал то, о
чем писал.
«Окидывая взглядом свой жизненный путь, я с трепетом вижу, что был
участником... событий на протяжении более половины столетия. И какого
столетия!» — писал он в 1950 году, когда ему исполнилось семьдесят пять
лет.
Г. Ш т о р м

Горжусь, что я русский!
С у в о р о в
Г Л А В А  П Е Р В А Я
ОТЦОВСКИЙ ДОМ
Стоял август тысяча семьсот сорок второго года. В усадьбе Суворовых
спать ложились рано, чтобы не тратить даром свечей. Отужинали. Василий
Иванович закурил трубку, единственную за сутки, чем всегда кончался день.
Мать, как обычно, поставила Александра на молитву. Читая вслух
дьячковской скороговоркой слова молитвы, Александр, где следовало,
становился на колени.
— Не стучи лбом о пол! — зевая, говорила мать.
Александр стучал нарочно. Ему нравилось, что при каждом ударе в
вечерней тишине гулко отдавалось барабаном подполье.
Молитва кончилась. Александр поцеловал руку сначала у отца, потом у
матери и отправился спать. В темных сенях мальчик привычно взбежал по
крутой лестнице наверх, в свою светелку.
Лежа на кровати под шорстким одеялом из солдатского сукна, Александр
терпеливо ждал, когда внизу угомонятся. Отсюда, из светелки под крышей,
слышно все, что делается внизу.
Вот смолкли сердитое ворчанье матери и писк сестры Аннушки. Перестал
шаркать туфлями по полу отец, и за ним затворилась с пением дверь
спальной.
Все стихло, и тогда наконец Александр услышал привычный и любимый
звук: старый дом протяжно крякнул, как будто и он, вздохнув, укладывал
свои старые кости на убогую, расшатанную кровать. Скрип разлаженных
половиц от тяжелых шагов взрослых, от детской беготни, от движения мебели
и вещей прекратился. Все наконец пришло в равновесие покоя. Дом заснул.
Александр поднялся с постели тихо и осторожно, по-кошачьи, чтобы не
нарушить покоя старого дома.
Нашарив в темноте огниво, Александр выкресал огня и, раздув трут,
зажег от него серничок*. Мертвенно-синий огонек почти не светил. От
серничка Александр зажег приготовленную заранее лучинку. Светя лучинкой,
Александр достал из-под подушки огарок восковой свечи чуть ли не в руку
толщиной и зажег ее. Лучинку задул.
_______________
* С е р н и ч о к — спичка.
Запахи сменялись по порядку: сначала паленый запах стальной искры от
кремня, потом затхлый дымок трута, удушливая сера, дегтярный дух березовой
лучины, и, наконец, запахло медом от восковой свечи.
Александр завесил оконце одеялом, чтобы не тревожить светом спущенных
во дворе цепных собак, взял с полки книгу, раскрыл ее на постели и начал
листать, стоя перед книгой на коленях, со свечой в руке.
Место, дочитанное вчера, заложено сухим кленовым листом. Сладко
забилось сердце Александра: вчера он уже заглядывал вперед и догадывался,
каковы-то предстанут воинам Ганнибала* Альпийские горы, как-то пойдут по
кручам и узким тропинкам тяжкие, громоздкие слоны и, главное, что скажет
своим воинам перед битвой Ганнибал.
_______________
* Г а н н и б а л — один из знаменитых полководцев древности
(III — II века до н. э.), государственный деятель Карфагена; нанес
ряд сокрушительных поражении римским войскам во время так называемых
Пунических воин.
Александр не торопил сладких мгновений, он раскрыл книгу на титульном
листе и (в который уже раз!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18