К восходу солнца перестукали всю контру. И город чист, и народ голову поднял.
Маленький, хитрый, востроносый дед – механик с судостроительного – заглянул в душу Юрия: может, совестно перед миром – мол, до чего дошли, стариков в ратники сверстали? Долой сомнения! Лодками подмогнем в крайнем случае. Мы-то устоим, а вот когда к ним наши придут, не спасется Гитлер ни за чьей спиной. У германцев нет таких стариков, они больше нашептывают каверзы, эти ведьмы с яйцами.
– За Волгу от греха подальше хворых, старух. С довольствия долой лишние рты. А мы привычные, втянутые в борьбу.
Юрий велел дежурному вооружить ветеранов, отвести к Иванову.
– Вот и штурмовая бригада, вот вояки, Юлия Тихоновна… – говорил Макар Ясаков. – Окромя винтовок, имеется оружие возрастное. Сердечные капли, слабительное, каша манная. К перебежке не годятся, а сядут в траншеях и будут стрелять до последнего. Так-то китаец в гражданскую – сел в окопе и палит, пока все патроны не пережгет. Казаки рубят, а он рук не подымает, ружья не отдает: моя получил от Советской власти, ей отдаст.
Юрий заметил с улыбкой: это, кажется, не те старики, о которых надо печься, как о малых детях… корневые, двужильные волгари, земляки Ильича.
X
Отдаваясь жгуче-горьким и гордым чувствам, Денис, как наяву, видел внука Женю то опрыскивающим яблоню, то привязывающим балберки к сети, то склонившимся над книгой, то примеривающим Сашину робу, заглядывая в глаза: «И я скоро встану к мартену?..» С ним мнилось докоротать свой век, и оттого, что не довелось умереть на его руках, сквозило в душе ноюще, с прострелами.
Горестно было Юрию смотреть на отца: постарел в одночасье после смерти матери, а гибель Жени доконала, кажется… И все-таки отец с лаской еще не окончательно отболевшего от жизни принял Юлю в комнатушке, только раз спросил Юрия, кто из них полоумный, она или он. А потом, когда пошла шуга на Волге, отрезав левый берег, Денис смирился перед безрассудством снохи. Любил он в женщинах рисковую решимость, по плечу только детям да не осведомленным в опасностях.
Неправдоподобным казалось Юле, что она, кочевница, очутилась замужней на двадцать восьмом-то году жизни, после стольких неудач, безоглядных потерь себя, осторожных и холодноватых временами расчетов. Полюбилось кормить завтраками мужа и свекра, создавая домашний уют в облаянном пушками уголке…
И хотя на завод падали бомбы, снаряды, а последнее время даже и мины, Денис чувствовал себя тут увереннее, чем в щелях балки, где укрывался он несколько дней вместе со многими жителями. Стрельбу и взрывы бомб глушили напряженное гудение работающих печей, шум сливаемой стали, грохот прокатного стана.
Но передовая оборона зазмеилась траншеями недалеко от заводского парка, и печи погасли, налились мертвым холодом.
Ночью немцы ворвались в цех среднего проката. Долго еще слышались одиночные выстрелы в занятом неприятелем цехе.
Гардеробную, еще прочнее укрепленную броневыми плитами, магнезитовыми кирпичами, Юрий приказал отдать под госпиталь. Вот-вот готовую родить Юлю оставили в ее уголке за простыней.
Денис перешел под остывшую мартеновскую печь, примиренно усмехаясь над собой: «Отсюда не уйду, тут моя могила в случае чего».
Тут и нашла его Лена.
Мины рвались в железных сухожилиях перекрытий, свистел ветер. Печь тряслась. Собаки и кошки, раньше людей забежавшие в укрытия, жались друг к другу. Даже самые остервенелые заводские овчарки, перепуганные взрывами, содроганием земли, лизали ноги и руки солдатам.
Макар Ясаков пялил изумленные глаза, пораженный сверхъестественным чудом:
– На воле вы, собаки и кошки, вечно жили на зубах, даже по одной дороге не желали ходить. А смерть-то сильней вашей лютости оказалась? Видно, только беда и учит дураков уважать друг друга.
Новый взрыв взвихрил едкую пыль. Одноухий пес Добряк и ясаковская муругая сучка Дрында зашлись изнуряющим чиханием.
– Какие нежные! Да и где вам, собакам, терпеть? Книг и газет не читаете, и никакая культура не ночевала в башках ваших. Совсем вы отсталая живность. Да, Лена, кто жив останется» не поверит сам себе, что была с ним такая перевернихреновина. И рассказывать не будешь, потому что побасенка и та всамделишнее этой войны, – говорил Макар.
Как только прекратился обстрел, засели в цехе блюминга за штабелями болванок. И хотя отец сосредоточенно хмур, а от Макара попахивало водкой, Лена испытывала особенное боевитое удовольствие быть в батальоне со старыми ветеранами.
Денис жил в этой настороженной темноте своими думами… В заводе была сила Дениса. Тут рос, мастерству управлять огнем и кипящей сталью учился у отца – решительного человека. Отсюда ушел на каторгу большевиком, сыновья выросли у огня мартенов. Тут начался его спор с Гуго Хейтелем, тут и закончиться должен. Посмотреть бы на Гуго Хейтеля. Может, сидит в занятом его сыновьями и внуками цехе рядом, глядит из ворот на шуршащую во тьме ледовым крошевом Волгу, вспоминает, как с ним, Денисом, дружил, на рыбалку ходил. Не вчера ли он, розовый, волосок к волоску причесанный, подвел к мартену маленькую девушку в полушалке, представляя ее Денису, не знал, что обезрадил свою жизнь и веселой сделал жизнь его, Дениса.
Изо дня в день, с перерывом на обед и ужин, немцы методически обстреливали цехи из орудий и минометов. Денису не верилось, чтобы сам Гуго Хейтель, если он действительно тут вместе со своим братом фельдмаршалом Вильгельмом Хейтелем, мог бы спокойно смотреть, как убивают могучий, умный завод. Ведь Гуго не просто заводчик, Гуго – мастер! Больно было Денису видеть, как на его глазах умирал завод по частям – каждый день что-нибудь выходило из строя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134