Он положил ручку в стол, взглянул на секретаря озабоченно.
Сталина все еще крепко держали довоенные дела, которые никто, кроме него, не мог решать.
Секретарь докладывал. За две недели до войны начальник одной из железных дорог дал зеленую улицу специальному, из трех вагонов поезду, в котором пустилась в свадебное путешествие дочка начальника.
Сталин задумался, подперев голову рукой.
– Если бы это сделал академик, – он назвал имя большого специалиста по железным дорогам, – можно было бы понять: все-таки аристократические замашки. Но откуда такая резвость у бывшего стрелочника? Послать проводником в прифронтовой поезд.
Затем было дело одного из партийных работников Грузии: человек мягкий, добрый, а нахалы воспользовались его добротой – залезли в карман государству.
– Добрый? – спросил Сталин, упираясь взглядом в скуластое лицо секретаря. – Христос тоже был добрый, однако его распяли. Обсудить на Политбюро.
Секретарь, неслышно ступая сапогами по ковровой дорожке, вышел из кабинета.
Сталин, просмотрев свою записную книжку, почувствовал усталость.
Сталин-человек не позволял себе вступать в близкие и тем более панибратские отношения со Сталиным-вождем. Вождь в его представлении не был обычным человеком, он был символом, духом времени, таинственно поднятым над повседневной жизнью. Этот Сталин – дух и символ – не устает, не хворает, не спит, он все видит и все знает. Он беспощадно выжигал из памяти своей и истории хоть малейшие факты своей слабости, даже совершенно безвинные. Жизнь его есть достояние народа, и распоряжаться этим достоянием надо целесообразно.
Он создавал образ вождя всех времен и народов из редчайших сплавов человеческой доблести, подчиняясь сложившемуся в его сознании идеалу, отбрасывая все, что так или иначе указывало на его родство с обычным человеком.
Временами образ этот устрашал его самого, но чаще вызывал чувства изумления и гордости.
Частое уподобление Сталина Ленину поначалу казалось ему преувеличением, так понятным желанием возместить непоправимую потерю Ильича. Потом это уподобление проникло в душу его, переплавилось в мысль, что он – Ленин сегодня.
Сталин-человек не мог спросить его, вождя, промахнулся ли он в чем-либо? И так он поступал не по робости и не по недостатку откровенности, а по твердому, годами сложившемуся убеждению, что ошибки вождей не должны быть видимы людям. Сами вожди, обнаружив промахи, хоронят их в глубине своих сердец, не размягчая характера. Вождь не принадлежит себе ни в чем, разве только недуги да печаль с ним. Ими он не имеет права ни с кем делиться. Человечеству нужны здоровье, радость, доброкачественный жизненный опыт.
Думая о себе как о вожде, в третьем лице, он вставал над собой, шестидесятилетним вдовым стариком, с плохо двигавшейся левой рукой, со старческой бессонницей. Глядя на себя из глубин грядущего, спросил голосом самой истории:
«Что же сделал товарищ Сталин перед лицом смертельной опасности?»
С ответом он не торопился, привыкнув формулировать мысли с геометрической точностью, без ответвлений и оттенков.
Руководимая им страна боролась за мир не из-за боязни войны. Война не нужна ей. На всех партийных съездах он прямо говорил народу своему и народам мира об опасности фашизма и о том, что у Советского Союза найдется достаточно смирительных рубах для сумасшедших. Англия и Франция не поддержали в свое время Советский Союз в борьбе за мир. Война разгоралась постепенно.
Сталин не раскаивался в том, что был заключен договор с Германией, который не позволил втянуть страну в войну в 1939 году, сделал невозможным единый фронт империалистов против СССР. 1 сентября 1939 года война привела в медленное движение механизм сложных межгосударственных отношений, еще более сложных оттого, что в системе старых государств и обществ существовали новое государство и новое общество, в равной мере чуждые и ненавистные как для немецкого, так и для английского и американского правительств.
От своей разведки Сталин знал многое о врагах. Но, имея точные сведения, он не мог сделать еще одного, весьма существенного, – обогатить свои Вооруженные Силы опытом войны.
Финская кампания явилась суровой проверкой локального характера. С тех пор, особенно после XVIII Всесоюзной партийной конференции, еще напряженнее страна укрепляла свою армию.
Большой победой советской дипломатии и лично своей он считал то, что за сорок дней до нападения Германии удалось 13 апреля 1941 года заключить с Японией договор о нейтралитете.
Иосуке Мацуока, кавалер ордена Золотого коршуна, пил на приеме со Сталиным за договор, за императора Японии, за Сталина. Захмелев, бледнея сухим желтоватым лицом, сказал, что, если он, Мацуока, нарушит договор, с него голова долой, – провел пальцем по нежному горлу своему, – а если…
Удивленный смелостью гостя, ставящего себя на одну доску с ним, Сталин, выгнув тяжелые, соколиного разлета брови, остановил Мацуока:
– Моя голова нужна моему народу. Ваша, думаю, нужна императору.
Весной были призваны запасники, перебрасывались дивизии на запад, армия получала новое оружие. В донесениях разведки указывались сроки нападения Германии. Политбюро дважды обсуждало вопрос о состоянии обороны страны. Но немцы, располагая густой сетью железных и шоссейных дорог, перебрасывали в сутки в несколько раз больше солдат и техники, так что на роковой черте смертельного поединка их ряды уплотнились предельно. Сталин не сомневался в намерениях Гитлера, но хотел оттянуть войну, чтобы завершить перевооружение армии и предотвратить «крестовый поход» против СССР.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134