– Волга? Да… сюда прорвались немцы…
Открывшаяся во всей глубине смертельная опасность положила на лица танкистов печать суровой озабоченности, строгой серьезности. А дерзкое, с нагловатыми глазами лицо Рэма Солнцева обрезалось, задумчиво погрустнело.
Михаил неслышно поднялся на локоть: рядом с гнедой головой башенного стрелка Жнецова – огненно-рыжая красивая голова Рэма Солнцева. Рэм лежал лицом кверху, под затылком напружинились мускулистые руки.
«Красив, синеглазый кобель. Бедовый. С таким и мир не обеднеет опасностями, но станет чище, по крайней мере, откровеннее. Что другое, а таких обдурить нельзя. Плоть и кровь от народа. А я приблудок?»
Михаил всегда восхищался Рэмом, любил за те ценнейшие в его глазах качества, которых не находил у самого себя: силу воли, сознание своей правоты во всем и честную, жесткую прямоту.
Иногда Солнцев казался ему простым, как нож, а временами неожиданно сложным: то ласковым и даже нежным, как ребенок, то до жуткой оторопи желчным иди рисковым. В такие моменты напоминал он свою сестру Юльку, единственную из всех знакомых Михаила женщину, вызывавшую в нем безоговорочное доверие… Сейчас Михаил чувствовал мрачное настроение Рэма и, пожалуй, впервые не заботился о том, чтобы не разрядилось это настроение самым неожиданным, чаще всего жестоким образом. Вчера во время короткого отдыха в хате Жнецов истово хлебал щи за столом, а Рэм курил у печки, вместо бедовых живых глаз на лице его стыли ледяшки, никого не видевшие, не узнававшие. Дымящуюся цигарку сунул под нос дремлющему коту. Чернов молнией кот упал во щи Жнецова, а из щей вылетел в окно, рассыпав звенящее стекло. А Рэм меланхолически улыбнулся. До сих пор молчал.
На тихий зов Михаила Рэм не отозвался. Но Михаил знал, что он не спит. Чаще всего Рэм забывался тяжелым сном, скрипел зубами, вскакивал с глазами, заглянувшими в ту особенную бездну, которая только и может привидеться во сне.
Солнцев сел, закурил.
– В науку потянуло, братцы, – заговорил он с какой-то настораживающей кротостью. – В природе человек слабые растения уничтожает, сильные, полезные культивирует. Так же поступают с животными. А вот самим собой человек распоряжается наоборот: молодых, сильных, инициативных сжигает в огне. А? Вспомнил: после наполеоновских войн мужчины во Франции стали меньше ростом. Укоротили мужиков росточком. А наши сыновья как на этот счет поведут себя, Крупнов?
– Наши сыновья будут выше нас. И умнее, – сказал Михаил.
– Женитьба сделала тебя снисходительным.
Хотя женитьба не разлучила Михаила с врожденной склонностью задумываться над отвлеченными вопросами чаще и упорнее, чем над повседневными, она придала этим думам иной характер. Сам он этих перемен в себе не замечал, зато другие видели. Он просто радовался полноте жизни, исчезновению из души чего-то ноющего, искаженного. Была найдена благосклонная к людям мера поступкам, мыслям. И заключалась эта мера в женщине, вчера еще тревожно непонятной. Она не испугалась его отчаяния, горечи, наконец, ординарнейшей физиономии, на которой, как ни вглядывайся, не отыщешь ни воли, ни ума, ни мужской самоуверенности – меланхолично косят глаза, изболевшиеся над судьбами человечества. Как мудро и отважно перешагнула она разделяющую их пропасть: «Кто я? Да я твоя жена!»
И все люди сразу же к лучшему изменили к нему отношение, будто ждали сигнала. Жнецов смотрел на него веселее и, кажется, конфузился за свое прежнее недоверие: «Ты, оказывается, хоть и малахольный, а наш парень, вона какая тебя провожала на танкодроме». Расспрашивая Михаила о его жене, он одобрительно кивал головой: «Добро! Учительница? Ну и заживете после победы, только тебе, товарищ Крупнов, надо подтянуться, догнать жинку по образованию. Как парторгу мне было обидно за твою смурость, теперь мы довольны, твоим настроением».
Комиссар, «дедушка Борщев», осведомившись, кем доводится Михаилу председатель городского Комитета Обороны, выразил удивление, почему водитель танка Михаил Крупнов не вступает в партию. Прежде бы Михаил сказал, что самой природой предназначен он на пожизненную роль руководимого и поучаемого. Теперь же он не знал, как ответить комиссару, пожалуй, не без основания, считавшему его не хуже других. Да и как он может быть хуже, если признала в нем человека сама она?!
– Мишка, не зря женился ты на Верке? Тяжелая страсть дремлет в ее глазах. Женщина с ямочкой на подбородке опасна, – голос Рэма темнился мутноватой тоской: значит, тяжелое, злое настроение сгущалось.
– Не нахальничай, товарищ лейтенант, – совсем добродушно сказал Михаил.
– Веру я понимаю лучше твоего, потому что сам сиротой рос, – уже другим, грустным тоном продолжал Рэм. – В детских домах не бывает привязанности к одной личности.
Жнецов поднялся как-то не весь сразу: сначала голова на длинной шее отлипла от тростникового снопа, поморгала карими с окалиной глазами, потом он встал на колен», высутулился под самую крышу.
– Вы, товарищ командир, не портите настроения нашему водителю, – размеренно заговорил он. – Лучше бы сами женились. Тогда весь экипаж будет семейным. Башнер женат, я и Крупнов – тоже.
– Да, видишь ли, Жнецов-Косарев, друзья меня опережают. Только начал уговаривать в тридцать девятом Марфу, дружок Ясаков увел. Вот с братом Михаила, с Сашкой, увидали на Волге чернобровую персиянку, обоим нам понравилась. А вот он, твой водитель, женился на ней.
Сигнал к бою прервал разговор, пустой с виду, но весьма значительный для Михаила.
Танк командира батальона выполз на равнину, желтую от зноя. Михаил увидал из своего открытого люка немцев:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134