– Ладно, Александр Денисович, пусть зубы не вставлю в этом разнесчастном городке, зато хоть на худой конец Марфу разыщу.
– Что-о-о? Ты после плена стал какой-то чокнутый. Твоя Марфута, чай, давно на Волге…
– Поблизости где-то она. Чую Марфу. Не такая она женщина, чтобы расстаться, не простившись. Она в своего отца-вояку. В каком-нибудь женском батальоне отличается. Мне бы Марфуту, как уголек горячий, с руки на руку перекинуть, а там хоть смерть.
– За смерть-то двинуть бы тебя по скворечнице. – Александр шутливо замахнулся наотмашь. – Ладно, погляди-ка, чирьяк на шее у меня.
Ясаков, разрезав ножом, выдавил чирий, приложил прохладный подорожник.
– Прежде никогда не паршивел, а тут как на беду.
– Жениться тебе надо, Александр Денисович, – вот спасение. Иначе зачиврешь окончательно.
– У тебя от всех бед один рецепт – женщина.
– Хорошая жена – это уже половина коммунизма… Ты холостой, тебе не грех покрасоваться вон перед теми.
За древним земляным валом горожане возводили укрепления. Желтой супесью выделялись крутые срезы противотанковых рвов. И Александр завидовал руководившим работами саперам: радостно, нарядно пестрели кофты молодых белокурых женщин среди траншей и окопов.
– Ладно, даю тебе час на поиски Марфы. Найдешь – стегани шомполом, гони на восток, а не увлекайся преследованием, Ясаков, не забежи случайно в тылы.
– Э, Саня, ее, может, в живых уж нет… Тоска и тревога гонят меня на поиски. Если найду, поиграю с ней пусть хоть в обгорелом доме и опять на геройский постный паек сяду.
– Не вздумай провожать до Волги. Говорю как другу: когда спасают народ, жизнь отдельного человека трудно уберечь. Да и нет такого человека, без которого не обошелся бы народ.
– Вона какие думы держишь за пазухой… Если так, товарищ Крупнов, не пойду…
– Не собачься. Оберегаю тебя.
«С чего усомнился во мне? – обдумывал в пути Ясаков диковинные слова своего сержанта. – Конечно, не хочется еще раз рыть могилу для себя… Сашка – он востроглазый, умеет ночевать в чужих думах. Сталевары – проворные дьяволы, опережают других рабочих. А нашего брата, строителей, всегда ругают». В то же время Ясакову было лестно, что командир – его ровесник, друг и земляк.
Обходя на тротуаре битое стекло, он поднялся в верхнюю на зеленых холмах часть города, пошел вдоль крепостной стены красного кирпича. Стена и привела его в садик, к черному памятнику; на каменную скалу воровато карабкался красивый разбойник в латах и стальном шлеме, а на вершине камня, размахнув могучие крылья, два орла защищали свое гнездо. Этот памятник и мемориальные темные доски в крепостной стене говорили позолоченными буквами о битве с Наполеоном, о гибели целых полков у стен города. Холодным покоем овеяло душу Ясакова, на минуту позавидовал он этим уже отмучившимся героям.
В тихом переулке залюбовался школой – фасад облицован бирюзовой керамикой. Сел на скамейку в холодочке, вытащил было кисет, но, снова взглянув на школу, постеснялся курить. Окунуться бы в прохладный сумрак, сесть за парту… Что-то неизъяснимо грустное будила в душе эта школа. Вышел санитар в пятнах крови на белом халате.
Ясаков спросил санитара, нет ли среди раненых женщин Марфы? Широко разводя руками, пояснил:
– Этакая крупногабаритная, а?
Санитар, придерживая пальцем дергающееся веко, сказал, что есть такая медсестра и зовут ее Леной.
Полусонный, как лунатик, он встал у ворот, раскинул руки, закричал на шофера подъехавшей санитарной машины:
– Вези дальше! Мы этих-то эвакуируем! Велено на Соловьевскую переправу.
Из кабины высунулась бритая, в пилотке голова шофера:
– Немцы оседлали переправу… ад настоящий… – сказал он устало и хрипло. – Разве правее Днепра взять?
Машина, трясясь, увезла изувеченных, стонущих.
Из-за угла магазина вышагнула колонна запыленных, небритых красноармейцев. Добродушный интеллигентного вида гражданин спросил проходивших солдат:
– Как дела, ребятки?
– Сходи – узнаешь! – дерзко и весело отрезал боец с забинтованной шеей. На запыленном лице блеснули белками злые глаза.
Гражданин покачал узкой головой, потом позвал какого-то Феоктиста чинить забор. Ясакову стало еще скучнее от грубости перевязанного солдата и оттого, что глупость человеческая границ не имеет: чинят забор в прифронтовом городе.
Молодая шалая бабенка в бордовой кофте и узкой юбке назвала Ясакова героем и, подмигнув, поманила в обезглавленную церковь, откуда несло запахом квашеной капусты и пива. Веня стыдливо отвернулся от нее.
«Рисковая какая! А с лица вроде строгая, как божья мать, – оглянулся досадливо, любуясь ее походкой. – А вдруг да и моя вот так же идет при мужиках?»
За школой у палисадника стояли два танка, а на изумрудно-зеленом целомудренном газончике развалился танкист в комбинезоне, положив шлем под медно-красную гривастую голову. У Ясакова защемило сердце.
Танкист сел, протирая глаза… Кажется, вчера, возвращаясь с бокса побитым, встретил Веня Рэма Солнцева, катившего бочонок пива. Та же синь в нагловатых глазах, тот же блатной, с хрипотцой голос:
– Венька, мать моя вся в саже…
Обнимая его, целуя в изрубцованную о траву щеку, Ясаков пришепетывал:
– Не укушу, жубов нету…
– Со старухой на печке спал? Зубы-то она выдула?
Как всегда в присутствии Рэма Солнцева, Ясаков почувствовал в себе ухарство, озорное желание и, подделываясь под своего товарища, предложил:
– Давай, Рэма, дрозда пустим, да посмешнее, а? Может, не увидимся больше…
– Нырнем, Веня, туда, где раки с пивом зимуют.
Потная красная буфетчица, та, что смутила Веню своей походкой, выкачала последние два литра пива, желающих же было человек пять работниц швейной фабрики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134