В ночной тишине, совсем рядом, играли немцы на губных гармошках, как малолетние или придурки, жили пропаще-весело, уверенные в гибели его, рода Денисова. Больше года шел сюда Гуго с боями отомстить ему, Денису, за невесту, за отнятый завод, за радость жить на этой русской реке. Убили Костю, Мишу, Женю, а его маленькие внуки в теплой Германии какао пьют.
«Не трепачом ли я оказался? Не сумел прикрыть крылом даже внука. Твой дом сгорел, а не Хейтеля», – жестко прижимал себя к стенке Денис, давил безжалостно сердце. Макар Ясаков оторвал Дениса от его дум.
– Рядом в цехе высшей расы набилось! Как клопов. В ванных, газопроводах, насадках и, знаешь, Степаныч, даже в изложницы залезли. Глянется тебе такая битва?
– Ни один, что ли, черт, как убивать эту сволоту бешеную?
– Не скажи, сват, тараканам в таких условиях сражаться, а не народам цивилизованным. Что тут делать полководцам? Басом не заорешь, а чихать по-кобелиному небольшой талант нужен.
– Шутник вы, дядя Макар, – с восхищением сказала Лена. Тем и нравился ей Макар, что не только горестное, но и смешное примечал в войне.
– Если бы все шутили, как я, дорогая Денисовна, завтра бы войнам конец. Обнялись бы народы: хватит полосоваться, давай свадьбу играть. Среди нонешних немцев есть люди, хотя и высшей расой себя обзывают. Осилим, отыщут они совесть свою, слезой зайдутся, мол, на кого руку вздымал – и…
На штурм завода немцы специально подбросили на самолетах пять саперных батальонов.
Ночью разгорелся гранатный бой. В темноте пускали ракеты и вдруг обнаруживали: рядом стояли русский и немец, замахнувшись гранатами. Схватывались вручную, резались ножами. Ранцевые огнеметы хлестали струи огня в канавы.
– Жарь гада!
Выжигали друг друга из насадок, изложниц, газопроводов.
Юрий отыскал Лену и велел ей идти к Юле в гардеробную. Лена обрадовалась, что может выскочить из этого ужасного боя. Последнее, что она увидела при вспышке ракет, это был немец: сидел под крышей на ферме, поливая из автомата. И вдруг, срезанный очередью, он повис вниз головой, но не упал. По его телу хлестали огненные трассы, а он все висел, покачиваясь на цепях. Сам ли привязался, камрады ли сделали это? Лена так и не могла понять, подавленная все разгоравшимся остервенелым побоищем и особенно этим на цепях телом.
Гардеробная была забита изувеченными, даже на полу лежали раненые, а в уголке, отгороженная простынью, металась Юля. Две коптилки размасливали желтый свет по простыне.
– Посидите с Юлией Тихоновной, – приказал врач Лене и, уходя, пронес по занавеске свою горбившуюся тень. Лена повесила автомат на гвоздь, сняла ватник и присела на доски у ног снохи.
Лежала большая женщина в углу на досках. Голова повязана платком, глаза устремлены в железную балку. Грохотало и трещало в цехе за стеной. Порой Лене казалось, что немцы одолевают и вот-вот прорвутся сюда.
Взрыв гранат, визг осколков, стрельба отчетливо доходили до сознания Юлии. Но она, мучаясь родовыми схватками, не придавала происходящему в цехе того угрожающего значения, какое придавала Лена и встревожившиеся за занавеской раненые. Больше всего Юлия страшилась, как бы не родился мертвый. Один раз уже было с ней такое. Как-то летом спрыгнула у моста с грузовика в лебеду, и в глазах померкло. А когда пришла в себя, узнала, что захоронили мертворожденного. Боль и стыд не подавляли тогда чувства свободы: ничто уже не вязало ее с лобастым усатым поэтом. Теперь ей хотелось покрепче, до полной самозабвенной утраты личной свободы привязать свою жизнь к жизни Юрия. Потому-то все ее усилия были направлены на ребенка – он-то срастил бы навсегда их жизни.
Чей-то крик за стеной пометался и замер. Она затылком чувствовала гудение железной балки.
В продолговатом пламени свечи проступает лицо мачехи, из глаз капают стеариновые слезы. «Юлька, Юлька, а вдруг да на всю жизнь пустая, будто сквозняком прохваченная?» – так говорила мачеха после того прыжка с машины.
Лена поправила одеяло.
– Я поклялась жить не дольше Юрия, но и не меньше, – сказала Юлия, и только глаза ее страдальчески лезли из орбит.
Над головой долго грохотало и скрежетало, кидали с неба железные бочки. И из этого уже утухающего грохота отчетливо вызвучивался голос Лены:
– И почему вас не отвезли за Волгу?
Юля встретила ее взгляд – прямой, тяжеловатый, как у Юрия, повернула голову на ватнике.
«Я сама не хотела за Волгу. И я долго не понимала его, боялась. Теперь знаю: где он, там я. Иначе зачем он и зачем я? Для кого я, если его нет?» – говорила себе Юля, с тщетным усилием соединяя обрывки мыслей.
Ветер прорвал крышу, тьма задавила пламя свечи. Впотьмах Юля схватила руку Лены, присмирев. Но когда врач пришел с фонариком, она, с болью сжав руку Лены, выгнулась два раза и потом, оттолкнув Лену, вытянулась.
Лена увидела ее зубы, один из них, не вместившись в плотный ряд, избочился немного.
– Сильная баба, молодец! – хрипел врач, добродушно матерясь. – Вона какая красивая, дай бог тебе больше здоровья! Вот она идет жизнь: там убивают, тут родятся…
Подняв на уровень своей головы фонарик, Лена опасливо косилась на волосатые руки врача. Повязка с головы Юлии сползла, жаркая медь волос горела на молочно-белой коже широких плеч.
– Где взяли эту маленькую гражданочку? – спросил только что вошедший Макар Ясаков, умиленно-глуповато улыбаясь. Голос врача вклинился между двумя очередями пулемета:
– Гражданочка на бомбе прилетела.
– Ну, Бомбовна, айда к Волге. Еще успеешь навоеваться.
Лена надела ватник, повесила за плечо автомат, натянула треух на голову и взяла ребенка из рук врача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134