Но о чем он действительно спросил меня, так это знаю ли я его двоюродного брата Кевина Деннеги.
— Кевин мой ближайший сосед, — ответила я. Кевин тоже полицейский, только не в Бостоне, а в Кембридже. — Моя кухня — его местный гриль-бар.
С тех пор как его мать, миссис Деннеги, бросила Католическую церковь ради адвентистов седьмого дня, она не разрешает употреблять в своем доме ни алкоголя, ни мяса, ни кофеина. Дом Деннеги — это ее дом, а вовсе не Кевина. Один уголок в моем холодильнике тоже целиком принадлежит Кевину, а не мне.
— Вы повернуты на собаках, — сказал Де Франко.
— До некоторой степени, да.
— Хо-хо.
Как сказал мне потом Кевин, его двоюродный брат охал не с рождения, а приобрел эту привычку, каждое Рождество исполняя роль Сайта Клауса для древнего Ордена ирландцев. Кевин говорит, что в их семье этого уже никто не замечает с тех самых пор, как они отучили Кевина прикладывать палец к носу. Правда, может быть, Кевин все это выдумал.
Рауди натягивал поводок и тихонько поскуливал, чуя запах американского сыра, болонской копченой колбасы и поджаренных на оливковом масле тостов, долетавший с длинного стола в противоположном конце комнаты. Мы сидели за белым столиком, с которого скатерть и серебряные столовые приборы были убраны за ненадобностью. Полиция реквизировала гостевые комнаты, где, как предполагалось, организаторы и работники собачьей выставки будут съедать свой бесплатный ленч. Де Франко воспользовался меню, предназначенным для секретарей выставки. Судьи получают на выбор ростбиф, рулет из омаров или холодные котлеты.
Он взял в руку вилку и принялся постукивать ею по краешку стола.
— Я слышал, вашего отца называют волчатником, — сказал он. Тук. Тук.
Как сразу заметил бы любой социально ориентированный обитатель Кембриджа, этот малый явно пытался излечиться от синдрома Санта Клауса. Всякий раз, испытывая потребность произнести «хо-хо», он делал тук-тук.
— Он выводит помеси волка с собакой, — деловитым тоном сказала я. — И разрабатывает просветительские программы о волках. Раньше он держал золотистых ретриверов.
Не существует более покладистой, нормальной и респектабельной породы, чем золотистые ретриверы, разве что английские сеттеры.
— И вы держите одного из них? — Он показал вилкой на Рауди. — Это один из его волков?
— Нет, — ответила я. — Это аляскинский маламут.
Вполне понятная ошибка. Идеал любого собачника, увлеченного скрещиванием, — дружелюбная, ласковая, хорошо поддающаяся дрессировке собака, похожая на волка. Иными словами, если, конечно, вас интересует мое мнение, выведение помесей волка — это глупая и обреченная на неудачу попытка изобрести колесо, поскольку квинтэссенция собачьего царства, великая мандала, новый смысл моей жизни, порода, перед которой представители всех других пород кажутся недособаками, — аляскинский маламут. Извините за отступление.
— Одна из помесей моего отца сейчас при нем, — сказала я. — Он будет рад вас познакомить.
— Уже познакомил. Хо.
— Ах!
— Говорит, что живет один в Мэне и с ним девятнадцать таких же. Девятнадцать волчьих собак. Правильно?
— Раз он так говорит. Похоже, что да. — У Бака была одна сука, которая через пару дней собиралась рожать, но я сочла за лучшее не упоминать о ней. — Он своего рода эксперт по волкам и собакам, — сказала я. — Особенно по волкам. Читает о них лекции. Недавно выступал в Музее науки. — Это почти так же разумно и респектабельно, как золотистый ретривер.
— Он пригласил меня в гости, — сказал Де Франко. — Сказал, что, возможно, один из них мне понравится. Сказал, что, возможно, мне понравится волк. — Тук. Тук.
Ах, Бак, если уж предлагать ему дикое животное, почему у тебя не хватило ума предложить северного оленя?
— В самом деле? Обычно он этого не делает, — сказала я. — Они далеко не идеальные кандидаты на роль любимца семьи.
Разумеется, мой отец никогда бы этого не признал, просто селекционная программа еще недостаточно совершенна, но при всем том щенков в семьи, где есть дети, он не отдавал.
— Он говорит, что работает над выведением породы, которая станет совершенной охотничьей собакой.
Это не более чем безобидная попытка объединить свои увлечения. Слышали бы вы, с каким энтузиазмом говорил он о возрождении былой взаимозависимости человека и собаки, но я только улыбалась и отмахивалась.
— Совершенная охотничья собака — это золотистый ретривер, — сказала я.
— Их он тоже упоминал. Сказал мне, что ваша мать сейчас — со своими золотистыми ретриверами.
— В некотором роде, да, — сказала я. Черт возьми. Викторианцы посвятили уйму времени вопросу, отправляются ли люди и собаки в один и тот же рай. После смерти Марисы мой отец нашел наконец ответ. Безоговорочно уверовав в то, что моя мать не одинока, он воспрянул духом и взял свою первую волчью собаку. Множество людей верят в то, что собаки попадают в рай. Лорд Байрон даже написал об этом стихотворение. Конечно, все это звучит достаточно эксцентрично.
— Когда ваши родители расстались?
— Почти десять лет назад.
— Он это тяжело перенес?
— Да. Они были очень привязаны. (Конечно, к собакам.)
— Он увлекается охотой?
— Да. Он живет в штате Мэн. А еще он рыбачит.
— Коллекционирует ружья. И охотничьи ножи.
— А еще удочки и спиннинги. Плетет мух. Де Франко заглянул мне прямо в глаза:
— Он пригласил меня на блюдо из морских ежей.
— Из яиц, — сказала я. — Целиком морских ежей не едят, только яйца. Они считаются деликатесом. Они популярны в Японии.
— Он описал мне свою встречу с… хм, Селией Квигли.
Селия, так вот в чем дело. Де Франко на сей раз воздержался как от «хо-хо», так и от «тук-тук».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61