— Может быть, ты все же протянешь к дверце ноги, а не голову? — спросила я. — Протезы для ног сделать легче, чем для головы.
— Фома неверующий, — прошептал он. Если Клайд и выл, то я этого не слышала. И не стала спрашивать, скулил ли он, повизгивал ли. Ночью Бак время от времени заходил в дом, возился в ванной, шумел на кухне. В пять часов утра я нашла его спящим в своей машине. Клайд все еще был в клети, но его нос высовывался наружу. К семи утра рука Бака лежала у самого носа Клайда, в одном дюйме от его страшных зубов.
— Похоже на укрощение дикого животного, — сказала я Стиву, когда он позвонил мне.
— Может, чего-нибудь принести? — спросил он. — Мягкого успокоительного? Вреда от него не будет. То, что ему могли давать, уже вышло из организма.
— Спасибо, но Бак сам должен с этим справиться.
На это у него ушел весь остаток дня. В сумерки Бак и Клайд вышли из «бронко» и медленно направились к фургону. Как раз в эту минуту по Конкорд-авеню с громким воем промчалась полицейская машина. Клайд поднял свою огромную голову и ответил сирене тем самым душераздирающим воем, который всегда приводил меня в дрожь. Отец был слишком занят Клайдом, чтобы заметить выражение моего лица. Они сели в фургон и уехали.
Почему Клайд избежал страшной участи? Может быть, потому, что и без того молчал от страха. Он был слишком напуган, чтобы издать хоть какой-нибудь звук. Я так и не рассказала Баку, что едва не произошло с Клайдом, но, возможно, он и без меня знает об этом. Но и случившегося для Бака более чем достаточно. Клайд, который всегда и всюду сопровождал моего отца, с тех пор ни разу не покинул Аулз-Хед. Бак, конечно, никогда не признается, но после этой истории Клайд так полностью и не оправился. Бак больше не уверен в нем, по крайней мере когда рядом посторонние.
В тот же вечер, правда предварительно убедившись, что Кевина нет дома, Рита и я при помощи запасного ключа проникли в квартиру на третьем этаже. Дэвид Шейн все еще находился в больнице.
— Что он там до сих пор делает? — спросила Рита. — Ты ведь в него не стреляла. Или все-таки выстрелила?
— Нет, — ответила я. — А следовало бы.
— Так что же его там держит? Какие проблемы?
— Непроизвольное мочеиспускание, — сказала я.
Винди повсюду оставила кучи и лужи, но с тех пор, как Рита стала выводить и кормить ее, она совершенно оправилась. Временно заперев ее в ванной, мы принялись тянуть, тащить, толкать и волочить белый кожаный диван вниз по лестнице, и после немалых усилий с нашей стороны он оказался на подъездной дороге, откуда еще до рассвета его умыкнул какой-то везучий барахольщик.
— Это явный перебор, — сказала Рита, когда, стоя на кухне, мы вытирали намокшие под дождем волосы посудными полотенцами.
— Мы не сделали ничего противозаконного. Я владелица дома. У меня есть на это право.
— Но у меня его нет.
— Ты не видела этого места, Рита. Иначе ты бы поняла, что за нами нет никакой вины. Ты что, могла бы спокойно здесь оставаться, зная, что он живет на третьем этаже? Ты собираешься переехать? Я должна от него избавиться. Господи, какая же я была дура. Все знали, что он гнусный тип. Кевин, Мэт Джерсон. Мой отец. Все, кроме меня. Знаешь, о чем я подумала?
— Что чертовски рисковала?
— Нет.
— О том, что заставило тебя прихватить с собой подаренный отцом револьвер. Нет? Если о собаках, то я не хочу этого слушать.
— Ты психотерапевт. Ты должна слушать.
— Психотерапевт, да не твой. Я твоя квартирантка.
— Ты моя подруга.
— Выкладывай.
— Послушай, Рита, я заглянула себе в душу, и вот что я поняла. Все мои собаки были красивы. У меня не было ни одной некрасивой или даже просто обыкновенной собаки. Возможно, у меня были самые красивые собаки на свете. Так вот, мне кажется, в этом есть что-то несерьезное. Я относилась к ним как к украшениям. Такой же была и моя реакция на Шейна. Мне нравилось на него смотреть. Он льстил мне. Умел заставить меня разговориться. Но я многого в нем не рассмотрела. Например, не будь я такой дурой, то обратила бы внимание на его белый диван и на его «мерседес». Диван обит натуральной кожей. Этому человеку доставляло удовольствие сидеть на мертвых животных. Это должно было бы навести меня на кой-какие мысли. Так что же все это говорит обо мне? Предположим, Рауди вдруг превратился бы в обыкновенную собаку? Или Винни? Но она была действительно красивой сукой. Ты ее помнишь?
— Послушай, Холли. Иногда реальность — лучшее лекарство. Мне неприятно говорить тебе об этом, но Винни выглядела абсолютно так же, как любой другой золотистый ретривер.
— Нет, не так же!
— А Рауди похож на тысячу других маламутов. Рауди просто не может превратиться в обыкновенную собаку. Он и так обыкновенный.
— Как ты можешь такое говорить? Да ты посмотри на него.
Вытянувшись во всю длину, он спал на полу кухни: туловище сильное и ладное, шерсть густая, плотная, жесткая и не слишком длинная; безупречные клинообразные уши, морда не длинная, не заостренная и не тупая; лапы сильные и мускулистые, — иными словами, безупречный образчик аляскинского маламута. Стандарт — это идеал, абстрактный портрет совершенной собаки. Моей совершенной собаки.
— Тебе бы понравилось, если бы я назвала Граучо обыкновенным? — добавила я.
— Он действительно самый что ни на есть обыкновенный. Только не для меня. Ты увидела этого подонка Шейна и соблазнилась его привлекательной наружностью. Он тебе сказал, что у тебя красивые волосы или что-нибудь в этом роде. Он не просил тебя перестать говорить про собак. Не сказал, что его тошнит при одном имени твоего отца. Крупная игра. Так, значит, это несерьезно? Это обыкновенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61