Уже половина третьего, а ты не спишь. Ты все думаешь. Перестань. Усни!
Но как можно не думать, коли такой добрый и, главное, духовно здоровый человек, как Василий, не понимает, что он в ловушке у своей тещи Серафимы Григорьевны.
В ловушке ли?
Не он ли сам построил себе западню с мезонином и сознательно вошел в нее? Как тесно в твоей голове, Аркадий Михайлович... Как недостает в этой тесноте нужных хороших мыслей...
Несомненно одно - ты должен поговорить со своим товарищем. Поговорить так же, как с Алиной, ничего не смягчая. Поговорить, не жалея и не щадя его. Настоящая дружба выше жалости.
Так он и решил, засыпая. Но уснуть ему не пришлось. Раздался выстрел, а затем начался переполох.
Василий долго ждал хоря, а хорь не приходил. Наконец послышался шорох. Василий напряг глаза. Он увидел крадущегося вдоль затемненного фундамента зверька. Луна светила по ту сторону курятника.
Будь она неладна, эта луна! Чего доброго, промажешь - тогда снова выслеживай всю ночь!
Василий выстрелил. Жертва с пронзительным визгом умчалась.
И когда все были на ногах, Василий увидел катающуюся по траве Шутку. Собака безуспешно старалась выдавить передними лапами дробинку из простреленного глаза.
- Милая Шутка! Несчастная Шутка!
Теперь стало ясно все. Это Аркадий нечаянно выпустил запертую в доме собаку.
Пока сбегали к Ветошкину за Феней, пока она извлекала дробинку из глаза собаки, уже рассвело.
- Будет жить! - сказала Феня. - Но останется кривой. Советую показать глазнику.
- Ах, Шутка!..
Василий ушел в малинник. Ему было безумно жаль скулящую собачонку. Ему было стыдно за нелепую охоту во имя куриного благополучия.
Разговаривать с Аркадием не хотелось. Видеть дрожавшую всем телом Шутку с перевязанной головой он не мог. Василий уехал на завод часа на два раньше срока.
А когда он уехал, Серафима, разводя руками, сказала:
- Скажите на милость! Как можно так расстраиваться из-за какой-то собаки... Усыпить ее, да и все! Цена ей в базарный день четвертной билет!
Тут к Серафиме Григорьевне подошел Баранов. И он спросил ее громко, чтобы слышали все:
- Скажите, Серафима Григорьевна, во сколько рублей вы оцениваете себя? У вас все имеет цену.
Серафима от неожиданного вопроса села на ступени крыльца и снова вывернулась:
- Так я же ведь в том смысле, чтобы Василия Петровича не расстраивала одноглазая Шуточка. Она собачка хорошая, и мне ее, милую, может быть, больше всех жалко! - всхлипнула Серафима Григорьевна. - И если я не реву, а сдерживаю себя, так только для того, чтобы других не расстраивать. - И залилась слезами.
Баранов на это выругался хотя и довольно тихо, но достаточно энергично. Ожеганова эту брань услышала дословно.
Завтрака Аркадий Михайлович дожидаться не стал. Он оделся и отправился в город. Его догнал Ваня. Он сегодня ночевал на даче. Этот молчаливый парень вдруг заговорил:
- Вы плохо подумали сегодня о папе, Аркадий Михайлович?
- Да-а, - ответил Баранов, - восторгаться особенно нечем.
- Я не о восторгах, Аркадий Михайлович... Но папу нужно жалеть. Папа хороший человек, очень хороший... Но он болен. Папа очень серьезно болен. За болезнь нельзя ненавидеть... Нельзя!
Баранов услышал в сказанном Ваней голос Лидочки. Она так же защищала своего отца.
- Может быть, он и болен, - отрезал Баранов, - но всякую болезнь нужно лечить. Лечить! - повторил он. - А не вздыхать. Сочувствие не всегда хорошее лекарство, комсомолец Иван Киреев...
В душе Баранова больше не было пощады. Нужно было действовать. И это убеждение не находило теперь никаких смягчений.
XXXVIII
Фенечка приходила на дачу к Киреевым через каждые два часа. Она делала Шутке обезболивающие уколы, и к полудню собака перестала скулить.
Серафима Григорьевна, видя радение Фенечки и думая, что все это делается ради приработка, как бы между прочим обронила:
- Коли Фенечка так старается вылечить Шуточку, мы за каждый укол заплатим вдвойне!
Феня на это ответила довольно двусмысленно:
- С собак не беру.
Серафима Григорьевна сделала вид, что не поняла издевки, расплылась в улыбке:
- У собаки какие деньги! А у хозяев они случаются...
Ей очень хотелось завести разговор с Феней и расположить ее к себе. Но девушка не прощала и никогда не простит Ожегановой давнего гнусного намека на то, что будто Феня перебежала Серафиме Григорьевне дорогу к Ветошкину. И если бы не Василий Петрович и тем более не ее любимица Лида, которая обожала Шутку, конечно, Феня не появилась бы здесь.
Часам к двенадцати плотники попросили расчет:
- Принимай работу, Григорьевна, да раскошеливайся!
Ожеганова боялась просчитаться:
- Хозяина придется подождать. А пока что надо подобрать щепу, стружку. Две двери перенавесить. Сидеть даром не заставлю!..
И она стала придумывать работу, чтобы занять плотников до прихода Василия.
День обещал быть знойным.
Козы, изнемогая от жары, просились на пастбище. Куры ходили в вольере с открытыми клювами, листья растений сникли. Пруд заметно убыл. Карпам стало еще теснее в мелкой воде. Опять два из них всплыли кверху брюхом. Придется их зажарить сегодня на ужин плотникам.
Ангелина ходит как в воду опущенная. Неохотно разговаривает с матерью. Наверно, на что-то сердится... Не растревожил ли ее неожиданный приезд Якова Радостина? Может, помочь им встретиться? Не самой, а через кого-нибудь... Самой в это дело встревать неловко. Мать как-никак. Может, ее и отблагодарит за это дочь? Да нехорошо подумает...
Серафиме Григорьевне нужно было и самой повидать Радостина и узнать, почему он не принял посланные ему от всей души три тысячи рублей. Люди зря говорят, что Ожеганиха змея и скряга, что ни о ком, кроме себя, не думает и не болеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60