) и зажевали
концессионной квашеной капустой. - Ты извини, брат, - больше восьмидесяти
лимонов не дам, сам, понимаешь, жду аванса...
Я быстро прикинул в уме. Восемьдесят миллионов гривен - сумма не ахти
какая, но залежавшиеся талоны отоварю, пока не вышел их срок. Нет,
миллионов пять пропью, конечно. А может быть, еще за восемнадцать куплю три
доллара. Наконец-то, о Господи! - новая оправа для очков, и еще кое-что.
Заманчиво. Но уж если одолжаться перед Бобром, то по-крупному. Оттого я
сказал:
- Спасибо, старый, но мне не это надо. Я, брат, все-таки профессионал, а
при нынешних делах не только зубы на полку положишь, но и писать
разучишься. Вот что страшно!..
Он сопел, вдумчиво намазывая бутерброды селедочным маслом и посыпая их
рубленым зеленым луком. Жил Бобер вкусно, себя холил, вообще не был ленив в
быту, хотя имел жену и взрослую дочь, сейчас отдыхавших в израильской зоне
Большого Сочи. Спросил, наконец:
- А что с этими... "Истфрантир" - у тебя все? Кранты?
- Ну, ты же знаешь. Планировали шесть серий, по всем подразделениям:
фабрика модельной обуви, гидропонная ферма, компьютеры и тэ дэ. И вдруг,
черт его знает, все сваливают в один фильм, скороговоркой, паршивых три
части...
- Тридцать минут, - поправляет он, и я вспоминаю, что кино уже НЕТ. -
Ясное дело: их "Юкрейниэн Лотос" на обувке прищучил, вот они и жмутся.
Скоро с молотка пойдут... - Бобер вновь щедро разлил водку. - И что,
никаких других заказов не предвидится?
- В том-то и загвоздка. Совсем меня потеряли, вроде двадцать лет в кино
не работал. Неужели мы никому не нужны, толстенький?!
- Мы? - иронически поднял он бровь. - Ну, это смотря кто... Твое
драгоценное!
Чокнувшись, я залпом хватил неразбавленную импортную водку и, прослезясь,
зажевал привозным же, из Московской Руси, бородинским хлебом. Он продолжал
поучать, хмелея:
- Шустрить надо, понимаешь? Искать заказчиков, а не сидеть, пока зад не
сгниет. Кому сейчас на хрен нужны фильмы о самом себе? Идиотов нет - деньги
швырять... Рекламу мировая телесеть покажет, полминуты клип, и вся планета
тебя знает. Так что, понимаешь, первым делом мотайся, ищи воротил
новоиспеченных, придурков, которым похвастаться охота, какие у них в офисе
классные сортиры!..
Выдохшись, Бобер стал сосредоточенно есть. Я знал отлично, что он вовсе
не шустрит, не ищет придурков, а плотно сидит на видеолетописи Крымского
генополигона. Неплохо кормят шестиногие телята и безглазые куры, опекаемые
Центром мутационной генетики Евросоюза... Сидит Бобер, и уж точно не
потеснится, даже для друга юности. Так что зря я пришел - хотя, строго
говоря, обращаться за помощью мне было больше не к кому...
- Значит, ничего не посоветуешь? - ритуально спросил я, пока он
распределял остаток водки.
- Завтра с утра обзвоню кое-кого, может, тебе и обломится. Так что к
вечеру брякни.
Пьяная одурь брала свое, но и сквозь наползавшее благодушие я сознавал,
до какой степени Бобру плевать на мои проблемы. Не будет он тревожить
попусту свой телефон (белый, с памятью и зажигающимся номером абонента), не
станет никого обзванивать, а вечером, если я брякну, скажет: "Извини,
понимаешь, лажа, надо подождать недельку-другую..." Скот! Но по-своему,
по-бобриному, он меня любит: со мной приятно раздавить пузырь, потрепаться,
а в крайнем случае можно и восемьдесят лимонов дать, не разорится
преуспевающий сценарист.
- Давай свои лимоны, жирный! - сказал я и протянул ладонь.
- Ну, вот, понимаешь, другое дело!..
Грузно поднявшись, он повел меня в кабинет. Эта тесноватая комната
открывала Бобра с иной стороны - так сказать, с идеальной. Под стеклом на
черном бархате, словно в музее, витые серебряные браслеты, монеты с
трезубцами, на книжном шкафу - герасимовский бюст Ярослава Мудрого, пробелы
стен залеплены темными досками икон. Друг мой был активным членом общества
"Русь Золотая", посещал его собрания, где ораторы заклинали восстановить
Киевскую державу в пределах XI столетия, а у дверей красовались штурмовики
с птицей Сирин на нарукавных повязках. Даже сейф был украшен какими-то
геральдическими зверями, из которого Бобер, толстой спиной нарочно заслоняя
его внутренность, достал мне пачку лимонов...
Выйдя из дома, я стал и в десятитысячный раз, наверное, прищурился на
обожаемую мной, живой бирюзы Софийскую колокольню, на белый коренастый
собор, милый даже сейчас, с серыми луковицами куполов - металл давно был
ободран, скудно растворенное в листах золото пошло частью спешно
затребованного нефтяного долга. Сколько же всего повидала эта площадь, по
которой теперь ковыляют самодельные веломобили вокруг щербатого пьедестала,
где сидел некогда на коне символ города, гетман с булавой, чуть не
свергнутый решением парламента за "русофильство" и разнесенный-таки
вдребезги ракетами галичан! И вот площадь видит меня, сорокалетнюю
бестолочь, разменявшую жизнь на сценарии заказных фильмов и счастливую, как
король, от ничего не стоящих бумажек в старом лопатнике, помнящем
просторные советские "радужные", на которые можно было с толком посидеть в
Доме кино, и купить всячины, и без отметки в паспорте на трех
государственных границах съездить к Черному морю...
Удерживая внимание на вожделенных купюрах, я вспомнил о давешнем
приглашении Георгия. Надо же было так окрестить мальца! Скудоумие Эльвиры,
моя влюбленная глупость. "Жора, подержи мой макинтош..." Иначе как полным
именем я его с детства звать не могу. Впрочем, теперь Георгию ничто
уменьшительное и не подходит. К своим двадцати двум успел побывать
остарбайтером в Германии, получить там нож под ребро от араба;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28