Почему нам не удалось улучить более мирное время? В третий раз получается так, что мы приходим в смутные дни. В Ноградверёце – контрреволюционная провокация, потасовка. В Татабанье – забастовка. Здесь забастовка может вспыхнуть в любую минуту.Вот как жили тогда рабочие в Венгрии.Как ни свирепствовал террор, не бастовать было нельзя. С одной стороны – жандармские винтовки, с другой – голодная смерть. Пасть в бою более достойно того, кто называется человеком. Террор – это такое дело: он задавит всякого, кто одинок. Но рабочие никогда не бывают одиноки. Борьба организует их в полки; они с детства привыкают чувствовать плечо друга; они быстро усваивают правило: один за всех и все за одного.Еще свежи были у каждого воспоминания о событиях девятнадцатого года. Они запечатлелись в сознании рабочих не своим поражением, а теми возможностями, которые таят в себе единство и сплоченность народных масс в борьбе с классовым врагом. Во время мелких стычек они почувствовали свою силу и узнали, насколько трусливы и пугливы террористы, когда сталкиваются с сопротивлением масс; храбрость у них появляется, когда на их стороне превосходство сил. Ведь крестьянские парни не затем поступают в жандармы, чтоб принять героическую смерть за господ! Нет среди них ни одного, кто хотел бы стать героем… Крестьянский парень хочет иметь небольшой земельный участок, дом и хочет на старости лет пользоваться пенсией… Власть, конечно, чувство приятное, но лишь до тех пор, пока ее не оспаривают. В магазине винтовки умещается всего пять пуль; если против него идет больше пяти, хотя бы даже с пустыми руками, он пугается, и все его блестящее, нарядное жандармское сознание превращается в лохмотья.Борьба продолжалась. Хотя победила клика Хорти, хортисты постоянно чувствовали: их победа – это ничтожный маленький плот, под которым волнуется море, и, если это море начнет бушевать опять, им придет конец.Море еще не бушевало, но в те годы вода в глубине уже смутно бурлила. С начала лета 1921 года почти не проходило недели, чтобы где-нибудь в стране не бастовали…Вокруг Бреннберга были сосредоточены не столько жандармы, сколько солдаты. Жандармов, должно быть, не хватало. Дорогой мы чаще всего встречались с солдатами. Здесь и там появлялись группы в киверах с султанами – в то время их еще носили солдаты Хорти: шапку Бочкаи, а впереди длинное орлиное перо. Они отнюдь не производили воинственного впечатления, скорее казалось, будто они отдыхают. Ведь солдат никогда так не отрывается от народа, как полицейский или жандарм, который вооруженное ремесло избрал себе профессией на всю жизнь. Пожилые уже побывали на фронте, молодых только призвали, и они старались манерами и поведением подражать небрежной непринужденности бывалых солдат. Они разгуливали в расстегнутых гимнастерках, сдвинутых на затылок головных уборах и без оружия. Этих ребят собрали с Альфельда, из Задунайского края – со всех концов страны, служили они в Шопроне в пограничном полку. Несколько дней назад их перебросили в шахтерокий поселок для поддержания' порядка. «Поддержание порядка»… Это не очень было по душе даже офицерам; это они считали унизительным для солдата. А рядовые думали: зачем поддерживать порядок, когда порядок есть! Они наслаждались тем, что нет учений, нет ходьбы, и жили в свое удовольствие, дружили с местными жителями. И пили. Уже в Банфальве мы увидели целую ораву у трактира; само помещение было набито до отказа, бутылок с пивом становилось все меньше, было очень жарко…Дорога шла опушкой леса, в долине среди высоких гор, и постоянно поднималась. Мы шли уже около получаса, и я оглох. Я спросил Белу – он оглох тоже. Во время войны я в Карпатах испытал то же самое: когда дорога поднимается вверх, в гору, и опускается вниз, на равнину, ухо человека реагирует на разницу в давлении воздуха. Мы шли по узкой, неудобной, выложенной булыжником дороге, но пыли не было. Полдень уже миновал, а роса здесь еще не высохла. Сияло солнце, но там, где тени было больше, на кончиках листьев сверкали кристальные водяные капельки. Среди гор, в лесу, ветра не было; душила июльская жара. Влажная жара, как в джунглях…Солдаты стояли по обочине дороги или лежали на густых, цветущих лужайках. Поющая, гикающая группа солдат шагала нам навстречу; они шли, взявшись под руки, и заняли вширь всю дорогу. Мы обошли их, они недолго смотрели нам вслед, без особого внимания.Я полагаю, их не очень интересовали ни поимка беглецов, ни награда. «Все равно нет счастья бедному солдату!..» Но надо думать, что мы сильно изменились; лишь опытный сыщик мог угадать по нашим безусым лицам, по измененной одежде тех двух мужчин, которые бежали из Ваца и шагали по шоссейным дорогам в коричневых парусиновых костюмах.Когда мы по пути в Банфальву повстречались с первыми солдатами, наши сердца чуть-чуть ёкнули; позднее мы привыкли, ибо видели, что серьезной опасности нет, и всё с большей уверенностью шли им навстречу. Мы даже, как принято, здоровались с ними.Если мне не изменяет память, дорога от Шопрона до Бреннберга тянулась добрых два часа.Мы уже почти дошли до конца, уже показался на равнине, расстилавшейся среди гор, маленький старинный шахтерский поселок, когда обратили внимание на то, что сзади доносится резкое тарахтенье машины – звук мотора, с трудом одолевавшего гору. Но мы уже чувствовали себя в безопасности, ведь мы привыкли – это была все та же опасность, которая возникала с появлением каждой новой группы солдат. Машина? Наверное, везет провиант солдатам. И я лишь на всякий случай, просто из предосторожности, сказал Беле:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98