— Какое чудесное, декадентское место. Не хочешь ли потанцевать?Хотели все.Коктейль-холл парохода, превосходивший своими размерами любое подобное заведение, был обтекаемых форм современный ночной клуб, в котором царили рассеянный свет и желтая отделка. Учитывая цилиндрические табуреты у стойки и блеск некоторых декоративных деталей, мы, должно быть, находились на первом космическом корабле фирмы «Мэтсон Лайнз».Танцевальная площадка представляла из себя черное сверкающее зеркало, удержаться на котором в неподвижном состоянии и то было делом нелегким, не говоря уже о том, чтобы демонстрировать степень владения искусством Терпсихоры. Под оркестр солировал эрзац-Кросби. Пока я танцевал с Руби Дэрроу, он пел песню Расса Коламбо «Письма любви на песке», в основном под аккомпанемент укулеле — маленькой гавайской гитары.— Они, похоже, полны решимости настроить нас на островной лад, — заметил я.— Когда ты собираешься пригласить на танец мисс Белл? Ты же знаешь, что она здесь самая красивая девушка.— Самая красивая здесь девушка — вы... возможно, и потанцую.— Со мной ты танцевал три раза, а с миссис Лейзер — четыре.— Миссис Лейзер красотка. Пока ее муж по уши погряз в этом деле, я смогу развлечься.— Ты всегда был негодным мальчишкой, Натан, — с нежностью произнесла Руби.— А может быть, я прикидываюсь труднодоступным, — сказал я, глянув на мисс Белл, которая танцевала с Дэрроу. Тот кружил ее, попутно наступая на ноги. Она же морщилась от боли и скуки.Мне стало жаль ее, и поэтому, когда заиграли «Я сдаюсь, дорогая» и якобы Кросби возобновил свои трели, я пригласил ее на танец.Она сказала:— Нет, спасибо.Она сидела за нашим столиком, все остальные танцевали. Я сел рядом с ней.— Вы ведь думаете, что я еврей?— Что?— Фамилия Геллер звучит для вас по-еврейски. Но мне все равно. Я привык к людям с ограниченным умом.— Кто говорит, что у меня ограниченный ум? — Она оторвалась от созерцания танцевальной площадки. — Вы из их числа?— Что?— Из тех, кого обратили в еврейскую веру?— На самом деле вас никто не обращает. Выбора просто нет. Она у вас с момента рождения.— Вы все-таки еврей.— Чисто технически.Она нахмурилась:— Как можно быть евреем «технически»?— Моя мать была ирландской католичкой. Вот откуда у меня ирландская челюсть. А мой отец был евреем-отступником.— Отступ... что?— Мой прадед, жил он в Вене, увидел, что евреи убивают евреев... из-за предполагаемых религиозных разногласий... и, ну, он почувствовал отвращение. С тех пор в моей семье иудаизмом и не пахнет.— Никогда не слышала ничего подобного.— Это правда. Я даже ем свинину. Сделаю это завтра. Вот увидите.— Забавный вы человек.— Вы хотите танцевать или нет? Или пусть Дэрроу окончательно отдавит ваши лапки?Наконец-то она улыбнулась, широкой, открытой улыбкой, и у нее оказались великолепные белые зубы и ямочки на щеках, в которые можно было запрятать по десятицентовику.Именно в такой момент можно влюбиться на всю жизнь... или по крайней мере до конца плавания.— С удовольствие... Натан, не так ли?— Нат... Изабелла...Мы протанцевали остаток «Я сдаюсь, дорогая», потом прижались потеснее во время «Маленькой невинной лжи». На середине «Трех словечек» вышли на заднюю палубу, чтобы подышать воздухом. Мы облокотились о поручни около подвешенной спасательной шлюпки. Туман Сан-Франциско давно остался позади, звезды были похожи на кусочки утра, просвечивающего сквозь дырочки, проделанные в темно-синем покрывале ночи.— Прохладно, — сказала она. — Почти холодно.Урчание механизмов и плеск океана о борт рассекавшего его роскошного лайнера не располагали к разговорам. Ну разве что самую малость.— Возьми мой пиджак, — сказал я.— Нет... Я лучше прижмусь к тебе.— Милости прошу.Я обнял ее и привлек к себе. Ее обнаженная рука и правда была холодной, я почувствовал под пальцами «гусиную кожу». Залах ее духов защекотал мне нос.— Ты хорошо пахнешь, — проговорил я.— «Шанель», — отозвалась она.— Какой номер?— Номер пять. Но ты ведь и так знаешь?— Да уж не вчера слез с дерева.Она рассмеялась, это прозвучало как музыка.— Ничего не могу поделать — ты мне нравишься.— Ну и не борись с этим. Чем ты занимаешься?— Ты о чем?— Ну, ходишь в школу или... а такие богатые девушки, как ты, вообще работают?— Конечно, мы работаем! Если хотим.— А ты?— Я не хочу... Но может, когда-нибудь придется. Я не так уж и богата. Мы здорово пострадали во время Краха.— А я так ничего не почувствовал.Она тут же нахмурилась:— Нечего быть таким самодовольным. Это не шутки, люди выбрасывались из окон.— Знаю. Сколько тебе лет?— Двадцать.— Ходишь в школу?— Может, пойду в колледж. Я не собиралась, но...— И что же случилось?— Я была помолвлена с парнем.— Была?— Он встретил другую.— Ну уж не красивее тебя. Это просто невозможно.Она разглядывала темные воды.— Он поехал в Европу. И встретил ее на «Куин Мэри».— А. Дорожный роман.— Может, так это и началось. Теперь он с ней помолвлен.— Я знаю отличный способ отомстить ему.— Какой?Задавая мне этот вопрос, она подняла голову, чтобы посмотреть на меня, и я ее поцеловал. Началось это, как мягкое и нежное действо, но мы воспламенились, действо затянулось, и мы оторвались друг от друга только когда чуть не задохнулись. Я оперся на поручень и успокоил дыхание, глядя на белые барашки пены над чернильно-черными волнами.— Тебе уже приходилось целоваться, — заметил я.— Раз или два, — сказала она и снова поцеловала меня.Ее каюта была как раз напротив моей, но когда мы оказались там, я перестал тискать Изабеллу и выдохнул:— Мне надо кое-что принести из своей каюты.Она уставилась на меня.— Что?— Ну ты знаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102