Обстановка невероятно сложна: мы только что сели сюда, нет связи со штабом дивизии, ни тем более с корпусом. Взлететь самовольно, увести людей и машины — равносильно отступлению без приказа.
Выход единственный — готовить полк к обороне аэродрома. Готовим. Самолеты развернули носами в направлении вероятного подхода врага, подняли хвосты. Тридцать машин. Тридцать пушек, шестьдесят пулеметов. Подготовились. Ждем. Сила у нас немалая, но — это понятно всем — самолет грозен лишь в воздухе…
Проходит час, полтора. Надвигаются сумерки. Придут или нет фашисты? Дорога, по которой они пойдут, с нашей площадки, с бугра уж едва различима. Вот она пропадает совсем. Люди затаили дыхание, замерли. Не послышится ли рокот моторов, цокот копыт…
* * *
Я смотрю на звездное небо и слушаю. Не небо, а землю. Придут фашисты? Или не придут? Нет, не пришли. Мы их ждали всю ночь, а они отдыхали, ждали рассвета. На рассвете мы связались со штабом дивизии, а утром пошли на штурмовку вражеских войск. Задача поставлена так: уничтожить. Другого выхода нет: оседлав дорогу, они отрезали наши тылы от фронта. Сбили несколько связных самолетов По-2, убили нашего генерала, начальника тыла авиации. Делаем по семь-восемь вылетов в день. Летаем попарно. Держим врага под непрерывным огнем. Уничтожали прежде всего лошадей и автомашины. И сразу все встало: пушки, повозки, походные кухни. Потом начали бить фашистов — живую силу врага, как мы называем.
Впервые вижу такое массовое уничтожение. Но сожаления нет: мы убиваем врагов, и это убийство — наша святая месть. За погибших наших людей, сожженных, повешенных, подавленных танками. Но в чем виноваты животные? Никогда не забуду, как, обезумев от страха, ошалело метались лошади. Падали, путаясь в упряжи. Сраженные насмерть, бились о землю. Казалось, сквозь рев моторов, пулеметно— пушечный грохот я слышу их визг, душераздирающий, дикий…
Истребление продолжалось почти три дня. Остатки разбитого войска повернули с дороги, развернулись на запад и скрылись в горах, в направлении румыно-венгерской границы.
* * *
Опять перелет. Теперь уже в район Бухареста, в Буззу. Перелет необычный: в фюзеляже моего самолета — знамя полка, его святыня. Это гвардейское знамя мы заслужили потом и кровью. Ясско-Кишиневская операция — первая, в которой мы дрались с врагом в звании гвардейцев. Мы выносили знамя к командному пункту полка, и летчики, уходя в боевые полеты, видели это знамя.
Летим. Меня и Пьянкова, как знаменосца и его ассистента, охраняет звено: Коновалов, Виргинский, Шаменков и Орлов. За ними, на дистанции сто метров, — еще шесть самолетов. За шестеркой — девятка…
Вот и Буззу. Вначале садится звено и сразу занимает готовность номер один. Затем садятся все остальные под прикрытием пары барражирующих истребителей. Под их прикрытием знамя несем по стоянке, мимо машин, мимо стоящих по команде «смирно» воинов…
Впервые видим румынский стационарный аэродром. В сравнении с нашим он бедность. На взлетно-посадочной вместо бетона — грунт. Столовая барачного типа. Такой же штаб. Два небольших ангара. Здесь же — казарма. Невдалеке — коттеджи для офицеров.
Вслед за нами садятся бомбардировщики, истребители, штурмовики других частей и соединений. Уже негде приткнуться, а они все летят и летят.
— Похоже на то, что не хватит румынской земли, такая силища собралась, — говорит Саша Агданцев. В его глазах загорается мрачный огонь. — Подавим их, гадов.
Его обожженные руки, уши, лицо багровеют. Так бывает всегда, когда Саша волнуется, злится. А это бывает часто: нервы…
— Верно, похоже на то, — отвечаю Агданцеву, — и на то, что румыны вот-вот отвернутся от немцев.
Чувствую, это скоро случится. Утром, уже не по вызову с линии фронта — по приказанию штаба летали над Бухарестом и все время видели непривычно чистое небо. Где-то в середине дня вдруг получаем задачу… прикрыть Бухарест. От кого? Вполне очевидно, от немцев: могут разрушить в отместку за то, что румыны воюют едва-едва. Прикрываем усиленно.
* * *
Опять перелет. Немцы отступают к венгерской границе, наши войска идут по пятам, мы летим вслед за ними. Аэродром назначения — Альба-Юлия. Мы уже были там, ходили туда на разведку, я и Александр Голубенке. Мы прошли над румынской землей, городами, аэродромами, и никто не пытался нам помешать, никто не взлетел навстречу. Теперь идем в составе полка. Нам предстоит пересечь Карпатские горы, пройти над Брошевской долиной, произвести посадку у Клужских гор.
Перелет не забуду всю жизнь…
Подлетаем к горам. Утро было безоблачным, теперь клубятся барашки, дальше — сплошная серая муть. Конечно, идти через горы за облаками проще, удобнее, но я не знаю, открыт ли район посадки. Пробивать облака в незнакомом районе, да еще и в горах, крайне рискованно. Принимаю решение: пересечь Карпаты по ущелью. Даю команду: «Растянуться в кильватер, попарно».
Снижаемся, жмемся к земле, идем. Ущелье постепенно сужается, сокращается видимость. Опять перестроились. Группа идет гуськом, друг за другом, а ущелье сужается, облака все ниже и ниже, видимость хуже. Может, вернуться?..
Горы подступают вплотную, с обеих сторон, — где-то вверху в облаках громоздятся вершины. Все, теперь уже не вернешься. Ущелье — как коридор, узкий и мрачный. А облака все ниже и ниже. Вдруг закроют совсем? Или горы перекроют долину? Никогда не прощу себе такую беспечность: ходил на разведку, а в ущелье заглянуть не додумался.
Время будто остановилось, и летим мы целую вечность. В ущелье темно и страшно. Что же все-таки делать? Может, подняться вверх, пробить облака и вернуться назад?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101