Миллионы. А я все ищу одного человека. Может, напрасно? Может. Но не искать не могу. Чувствует сердце: жив Николай и ждет не дождется.
Кто-то сказал, что в городе Баден, за Веной, остался немецкий госпиталь с русскими военнопленными. Над ними делали опыты, отступая, всех умертвить не успели. Сажусь на По-2 и лечу. Может, он там? Может, он жив?
Прилетел. Спрашиваю: «Летчики есть среди раненых?» Отвечают: есть один тяжелый. Иду, куда указали. Люди лежат на полу. Люди лежат на нарах. Изможденные, страшные. Меня окружает тяжелый, тягучий смрад: запах лекарств и гниения.
— Егоров есть? Летчик?
— Есть, — отвечает сестра, — но очень тяжел. Безнадежен.
Не скажи, что это Егоров, не подведи к нему — прошел бы мимо: так он изменился, так похудел. Лицо иссиня-белое, нос заострился…
Понимаю, что сделать это не просто, — он ведь военнопленный, — спрашиваю:
— Если пришлю за ним самолет, отдадите? Завтра пришлю.
— Берите, — отвечает сестра, — только до завтра ему не дожить. Он не ест и не пьет.
Даю сестре шоколад.
— Растворите, накормите больного. Это ему поможет. Прошу, не отправляйте Егорова. Я заберу его сам, лично. Будут настаивать, скажите, что я приказал. Запишите мою фамилию.
Погоны и моя Золотая Звезда впечатляют, и сестричка, девушка лет девятнадцати, красивая, но очень уставшая, обещает сберечь мне Егорова.
— Все равно ведь умрет, — говорит она с сожалением, — у него нет ноги, он истощен, желудок не принимает пищу. Немцы вывернули ему руки. Зачем? Чтобы узнать, сможет ли сам больной ликвидировать вывих…
Утро еще, а мы уже возвращаемся. Наши По-2 скользят по верхушкам деревьев, домов, тот, что летит впереди, — санитарный. На нем везут Николая. Я держусь несколько сзади. Вот и аэродром. Выхожу вперед, строю маневр на посадку.
Летчики бережно сняли носилки, положили на землю. Николай, очевидно, привык, что рядом всегда посторонние, и лежит ко всему безучастный. Но свежий весенний ветер, солнце и тишина обласкали его лицо, коснулись сознания, веки дрогнули и приподнялись…
Медленным, но осмысленным взглядом Николай обводит лица товарищей, останавливается на каждом. Он неподвижен, беспомощен, а глаза… В них боль, надежда, исступленная радость. Он хочет что-то сказать, спросить, но не может. Слезы ползут к заросшим вискам.
— Не беспокойся, — говорю я Егорову. — Ты будешь с нами. Будешь работать, учиться. Война закончилась.
Вот тебе и закончилась! Я думал, что все зависит от нас, от меня и Вари, а судьба распорядилась иначе. Несколько дней назад мы встретились с нею в Брно. Я специально летал туда на По-2, чтобы ее разыскать и решить наконец наши семейные дела.
— Ты знаешь, — сказал я Варе, — пора решить непростую задачу. Как будем жить теперь, когда кончилась война?
Варя смеялась и, конечно, не верила, что я прилетел специально, что решение мое продуманно, выношено. Но я знал, что она меня любит, и легко ее убедил.
— Завтра за тобой прилетит самолет, — обещал я на прощание. — Жди. Вопрос о твоем переводе, можно сказать, решен.
Назавтра, с врачом на борту, в Брно ушел По-2. Он улетел еще утром, а вернулся после полудня. И все это время я волновался. Особенно после того, как часы отсчитали срок возвращения. Меня охватила тревога. Не случилось ли что с самолетом? Не случилась ли какая беда? Самолет наконец появился, и стало смешно от внезапно мелькнувшей мысли: во время войны волновался за летчиков, теперь волнуюсь за Варю. И тогда на запад смотрел, и сейчас. Но я волновался не зря, а смеялся напрасно… Варя не прилетела. Я мог предполагать что угодно: не отпустили, задержали, заболела…
— Госпиталя нет и войск нет, куда убыли, неизвестно, — сказал Колосков.
— Как же так?
Но врач не ответил, только пожал плечами: что, дескать, здесь отвечать, сам понимать должен. Я подумал и понял, куда убыли: на востоке — Япония. Последний, еще не погашенный нами очаг войны и агрессии. Все стало ясно, понятно. Вот тебе и закончилась война. Я ждал весточку от Вари целый месяц, а потом получил письмо и связь восстановилась.
Москва. Декабрь. Народ в ожидании Нового года, первого мирного года. И я в ожидании. Мы сегодня встречаемся с Варей. Она приедет с востока. «Жди, — сообщила она, — приеду в Москву. Война закончилась. Служба закончилась. Будем строить мирную жизнь».
Вспоминаю, как меня успокаивал Коля Леонов, когда Варя внезапно улетела в Монголию и мое семейное счастье из почти реального стало призрачным.
— Это даже хорошо, командир, — говорил Николай, — что Варя сейчас на востоке. Это нужно для равноправия в доме. Вы-то японцев били, а она еще нет.
— Ты это серьезно? — спросил я.
— Шучу, командир, — он улыбнулся. — Хотел успокоить немного. Вам тяжело — мне тяжело. Мы же друзья.
Хороший человек Леонов, настоящий товарищ. Да разве только он? А Саша Агданцев? Иван Шаменков? Сергей Коновалов? Юра Виргинский?.. Вся наша группа «Меч». Ребята хорошие, летчики сильные. К концу войны группа стала еще монолитнее. Сколько сбила она немецких машин! Много. Точно сказать не могу, не считал, но много. На личном счету менее десяти, пожалуй, никто не имеет, все, как правило, больше. Иванов, Зотов, Леонов и Кирия — Герои Советского Союза. Четыре человека. А будет десять. К высокому званию Героев представлены Егор Василевский, Савелий Носов, Константин Красавин, Сергей Коновалов, Иван Шаменков, Николай Егоров.
Десять Героев Советского Союза!
Война была жестоким испытанием, но летчики группы «Меч» его выдержали, больше того, к концу войны пришли еще более зрелыми, опытными, настоящими мастерами воздушного боя.
Что помогло им выстоять, выдержать, еще больше окрепнуть в ходе боев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101