Бои над землей идут непрерывно. Завязавшись еще на рассвете, утихают только под вечер. Моя особая группа частью сил летает по графику, прикрывает войска, а частью — по вызову с линии фронта, для отражения налетов вражеской авиации. А так как вызовы следуют один за другим, то полк на земле почти не бывает. Летчики делают по пять— шесть вылетов в день. От неимоверной усталости спасает только одно — малый запас «горючки». Пока техники хлопочут возле машин, летчики хоть немного, но отдыхают.
В воздух уходит группа лейтенанта Егорова — вызвали с линии фронта. Егоров теперь командир эскадрильи, назначен вместо Проскурина. Совсем молодой летчик. Он окончил училище в мае прошлого года, но дерется уверенно, смело, награжден орденами Красного Знамени и Отечественной войны и вполне соответствует этой большой, ответственной должности. Помню, как Егоров легко и свободно освоил Як-3. Глубоко изучил, сдал зачеты и, выполнив два полета по кругу и в зону, стал помогать своим летчикам как консультант. А в первом бою на Як-3 уничтожил «фоккера». Тот «Фокке-Вульф» был уже не первой машиной, сбитой Егоровым, и оказался не последней. А теперь, слушая радио, я представляю, как восьмерка Егорова, встретив шестнадцать ФВ-190, с ходу вступила в бой, сбила три самолета, остальных разогнала.
Подошла еще одна группа фашистов — и бой вспыхнул опять, с новой силой. Слышу Егорова, руководившего боем. Слышу командира звена Коновалова. Но вот кому-то крикнули: «Прыгай», и командовать боем стал Сергей Коновалов. Все ясно: сбили Егорова.
Выхожу на стоянку, смотрю. Вместо восьми приближаются семь самолетов. Садятся. Машины Егорова нет.
— Товарищ командир, — доложил Коновалов, — задание выполнили, отразили четыре волны «фокке-вульфов». Бой вели до прихода группы, действующей по графику.
Досталось хлопцам. Четыре волны, четыре воздушных боя. Но противник подходил все время с новыми силами, и четыре сложнейших воздушных боя превратились в один нескончаемый…
— Что случилось с Егоровым?
— Сбили, — понурившись, отвечает Коновалов. — Очевидно, немец ударил из всех пушек. Самолет развалился в воздухе, летчик раскрыл парашют, но приземлился к фашистам. Как и куда, сказать не могу, смотреть было некогда.
Молчат летчики. Минуту, другую. Думают, и знаю о чем. Уколоть людей в такую минуту жестоко. Но надо. Для дела надо. Говорю:
— Кто-то недавно жалел, что мы опоздали, что противник уже не тот и не с кем серьезно помериться силами…
Молчат. Кто-то вздохнул. И хоть мне тяжело, но я командир, и задача моя сделать так, чтобы люди не падали духом.
— Ладно, — говорю, — не отчаивайтесь. Найдем Николая, если он жив. Возможно, он ранен, а немцам сейчас не до раненых, с собой не потащат. Да и тащить некуда, с востока мы напираем, с запада наши союзники.
Я запросил все войска нашего фронта, все госпитали. Безрезультатно… Егорова нет, но люди живут надеждой: может, еще вернется. Каких чудес не бывает во время войны. С того света и то, говорят, возвращаются. Действительно, человека считают погибшим, сообщают о нем в родные края — жене или родителям, — а он вдруг появляется.
На следующий день после того, как не вернулся Егоров, мы поменяли место базирования — сели в том районе, где его сбили. Несколько дней не летали из— за плохих метеоусловий, и все это время было отдано поискам. Когда погода улучшилась, оказалось, что мы отстали от войск, и мы сели на землю Чехословакии, на полоску вблизи населенного пункта Немецкий Гроб.
Как нас встретили чехи? Свободно, приветливо, не прятались, как прятались венгры, не закрывали жалюзи, не вешали замки. Я жил в доме попа, он принимал меня, как славянин славянина. Поп говорил:
— Бог поможет восстановить мир на земле.
Я отвечал:
— Бог богом, но и сам не плошай, на пушки надейся.
Каждый из нас оставался на своих позициях, но это не мешало нашему добрососедству.
А теперь мы сидим под Веной, на поляне, рядом с деревней Кухыня. Апрель теплый, сухой. Распускаются листья, появились цветы, зазеленело летное поле. Все как у нас, в России. Все располагает к отдыху, мирной работе. Но война продолжается.
Наши войска вышли на подступы к Вене, и немцы, потеряв сразу четыре-пять аэродромов, перевели свою авиацию в Брно, на север. Воздушное напряжение спало: оттуда много не налетаешь. Вот когда наступил момент, когда можно сказать, что противник уже не тот и помериться силами не с кем.
У нас наконец появился локатор. Расчет командного пункта обнаружил (или, как теперь говорят, «засек») группу вражеских самолетов севернее Вены, и мы, вылетев по засечке, идем на перехват в составе восьмерки. Леонов в моем звене, второе звено ведет Коновалов. Высота четыре тысячи метров. Чудесная вещь локатор. Человек сидит на земле и, глядя на поле экрана, наблюдает и нас, и врага. Предупреждает:
— Внимание, противник подходит справа.
Верно, ФВ-190 появляются справа, идут с курсом на Вену. Не очень удобно бить спереди сбоку, но выхода нет, они уже рядом, и мы атакуем. Потеряв пару машин, истребители бросаются вправо. Такое впечатление, будто им дали команду: «Спасайся кто может!», но не сказали, как это сделать.
И они сделали так, как не надо: сбросили бомбы и подставили нам хвосты. Хочешь не хочешь, бей. На догоне мы сбили еще шесть самолетов. Немцы даже не оборонялись. А могли бы не только обороняться, но и дать настоящий бой — их было в два раза больше, чем нас.
— Никакого удовлетворения, — говорит на обратном пути Коля Леонов, — непоучительно.
И я так думаю. Увеличили счет, и все. Каждый запишет себе по одному самолету, а чему научились? Ничему абсолютно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101