– спросил я.
– Что ж, это совершенный джентльмен. Очень внимательный и тактичный. Насколько я знаю, в большинстве случаев дагеротиписты предпочитают сами готовить человека, прежде чем сделать фотографию на память, – причесать его на свой манер, усадить или уложить, как им удобнее, ну и так далее. Мистер Баллингер почувствовал, что мне хотелось бы сделать все это самой, и он предоставил мне возможность остаться наедине с телом, а сам дожидался тут, внизу.
– Понятно. Итак, помимо ваших личных контактов с мистером Баллингером вы ничего о нем не знаете?
– По-моему, до того, как он переехал в Бостон, у него была мастерская в Филадельфии, – сказала миссис Рэндалл. – И среди его клиентов немало выдающихся личностей литературно-художественного сообщества нашего города. Включая нашего эпического певца зубной гигиены.
– Как так? – спросил я.
Взяв со стола книжицу, миссис Рэндалл раскрыла ее, пролистала несколько страниц и протянула мне.
Взяв протянутый томик, я взглянул на иллюстрацию на фронтисписе. Это был подобающе торжественный гравированный портрет автора в развороте. Под изображением было написано: «Доктору Ладлоу Марстону, с дагеротипа работы мистера Баллингера».
– Интересно, – сказал я.
– Но почему вас так заинтересовал мистер Баллингер? – спросила миссис Рэндалл.
– Только потому, что я все еще надеюсь воспользоваться его услугами, – солгал я. – Из-за произошедших здесь злополучных событий нам с женой так и не удалось сделать дагеротип. Я все еще питаю надежду, что мистер Баллингер сделает наш портрет, когда я привезу Вирджинию из Конкорда.
Это замечание вызвало совершенно необычную реакцию у миссис Рэндалл. Широко раскрыв глаза, она подняла руку и слегка шлепнула себя по лбу.
– Чуть не забыла! – воскликнула она. – Вам же письмо из Конкорда.
– Письмо? – удивленно переспросил я.
– Его принес очень симпатичный джентльмен, – сказала миссис Рэндалл. – Сосед Элкоттов. Он прибыл в Бостон сегодня утром. Его попросили доставить письмо по этому адресу. Я положила его на бюро в вашей комнате.
– Пойду-ка я лучше и не мешкая его прочитаю, – сказал я. Недоброе предчувствие больно кольнуло меня в грудь. Затем, извинившись, я поспешил наверх.
Войдя в комнату, я швырнул саквояж на кровать, быстро подошел к туалетному столику и схватил конверт. Едва взяв его, я почувствовал в углу какое-то странное вздутие. Я быстро вскрыл конверт, перевернул его – и маленький золотой ключ, выскользнув, упал мне на ладонь. Глубоко озадаченный, я отложил ключ и вытащил листок бумаги, который на поверку оказался письмом от Луи Элкотт. Наскоро нацарапанное на явно вырванной из дневника странице, оно было изукрашено всевозможными пятнами и подтеками. Послание гласило:
«Дорогой мистер По!
Пишу, как и обещала. Простите за кляксы, но я, кажется, никогда не перестану разводить ужасную пачкотню. Просто не понимаю, как это удается Анне. Вы еще увидите ее письма – просто заглядение, без единой помарки. Но она ведь вообще такая правильная, настоящая леди, а я – я Луи Элкотт и такой и останусь!
Вирджиния поправляется что надо. Кашляет меньше и аппетит будь здоров. Вчера мамулю вызвали по делу, так что я решила приготовить всем нам славный обед. Потела, как негр, полдня, и вышло чудненько, хотя спаржа слегка переварилась. Следующий раз не буду целый час ее кипятить. Бланманже тоже вышло с комками. Но все равно получилось вкусно, и Вирджиния слопала почти целую миску – вот как она поправляется!
Когда не приходится корпеть над учебниками или горбатиться по дому, я провожу свои самые светозарные часы, заканчивая „Проклятие ведьмы". Вчера была первая генеральная репетиция. Мы устроили ее в спальне Вирджинии, чтобы она тоже могла посмотреть. Вообще все прошло нормально, хотя Мэй как аршин проглотила, когда ей надо было падать в обморок. Она, видите ли, боится наставить себе синяков, поэтому осторожненько ложится на пол, будто реверанс делает. Все же я связываю большие надежды со своей оперной трагедией. Я закончила ребус для секретного шифра, как вы и предлагали, и теперь большой специалист по части составления таких штук.
Доктор Фаррагут – просто молодчина. Приходит каждый день, и они с Вирджинией капитально идут на поправку. Когда она сказала ему, что выросла в Балтиморе, он страшно разволновался. Кажется, доктор Фаррагут учился там медицине. Мэй считает его великим весельчаком, потому что он всегда развлекает ее своими глупыми шутками вроде той про человека, который пошел гулять, когда дождь лил в три ручья. Мэй как раз пила воду, когда он ее рассказывал, и так засмеялась, что у нее вода из носа потекла, и тут уж пришла моя очередь веселиться. Эта дура так на меня разозлилась, что уковыляла в свою комнату.
Лиззи, вылитый наш ангел и миротворец, стала умолять, чтобы я пошла к Мэй и попросила у нее прощенья. Я наотрез отказалась. Но, когда стемнело, я решила, что нехорошо дуться друг на друга на ночь глядя, и пошла к ней мириться. Мэй сидела на полу со своим „ларчиком" и играла маленьким золотым ключом, который вы уже наверняка нашли в конверте. Само собой, я сгорала от любопытства, где она его взяла. Сначала она не хотела рассказывать, боялась, что я отниму. Но в конце концов я заставила эту дуреху выложить все.
Помните, когда мы ехали домой из Бостона, Мэй сказала, что оставила рисунок с ангелом у ванны, где утонула бедняжка Эльзи? Так вот, когда она ставила рисунок, то заметила этот золотой ключик, он лежал на полу под ванной, и Мэй решила взять его на память. Глупая, так и недодумалась, что это точно от часов дядюшки Сэмюеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121